Записки ружейного охотника Оренбургской губернии(с илл) - Аксаков Сергей Тимофеевич. Страница 66

У нас есть основание судить не только о тщательности работы Аксакова над «Записками ружейного охотника», но и о направлении этой работы, В соответствии со своими эстетическими принципами Аксаков добивался, чтобы его охотничьи рассказы отличались максимальной простотой и непосредственностью. Никакого умиления перед величием и красотой природы! Никаких вычур, красивостей, экзотики, ложной патетики! Спокойная и неторопливая манера повествования, максимальная экономия изобразительных средств — именно в этом направлении неутомимо перерабатывал главы своей книги Аксаков. Когда Иван Аксаков написал отцу, что, по его мнению, глава «Лебедь» должна получиться «особенно хорошо», что она должна быть написана «как можно проще» и что между прочим его описания нравятся «потому, что в них простота выражений без лиризма доводит производимое впечатление до лиризма», С. Т. Аксаков отвечал сыну: «Совершенно ты прав, мой милый Иван, насчет описания лебедя; именно потому-то я и недоволен собою, хотя и Гоголь, и Вера, и Константин очень хвалят» («Литературное наследство», 1952, т. 58, стр. 723–724).

В конце 1851 года «Записки ружейного охотника» были завершены. 12 января следующего года Аксаков писал Тургеневу: «Расставшись с моими «Записками», я грущу о прекращении дела, которое приятно занимало меня три года…» («Русское обозрение», 1894, № 8, стр. 463). Работа над этими «Записками» была для Аксакова особенно памятной тем, что они были некоторым образом связаны с именем Гоголя. По свидетельству Аксакова, Гоголь всячески «подстрекал» его к написанию охотничьих записок и с живейшим интересом знакомился в рукописи с отдельными их фрагментами. «Вчера читали Гоголю дупельшнепа и гаршнепа, — сообщал Аксаков сыну Ивану 17 января 1850 года, — и он чрезвычайно был доволен, даже выпросил себе все, чтобы перечесть у себя дома; конечно, если б я был теперь способен чем-нибудь поощряться, то внимание Гоголя должно было поощрить меня…» (ИРЛИ, ф. 3, оп. 3, д. № 13, л. 69). Когда книга была уже закончена и близился момент ее выхода в свет, Аксаков писал А. О. Смирновой 10 марта 1852 года: «Я пришлю вам также мою книгу, которая скоро будет отпечатана. Гоголь с особенною любовью следил за ее сочинением, постоянно подстрекал меня и хотел вместе с нею выдать второй том «Мертвых душ», которого уже не существует; я означу вам места, после прочтения которых Гоголь читал мне по одной главе «Мертвых душ» («Русский архив», 1896, кн. 1, стр. 151). В другом письме, отправленном месяц с лишним спустя, Аксаков сообщил Смирновой те места из его «Записок», которые особенно ценил Гоголь: «Болота и бекас ему особенно нравились, хотя все предпочитают описание вод, степей. Ему также нравились следующие места в птицах: кулички, зуек и воробей; в описании гуся — страницы 168–169 и 170; [78] описание зоркости и проворства утки (гоголя), причем он сказал: «Вот какой проворный мой соименник». В журавле замечены им 250 и 251 страницы; всего более хвалил он голубей витютина и горлинку и смеялся, слушая описание тетеревиного тока (стр. 355). Из последней половины моих «Записок» он более ничего не слыхал и не читал; но первую, после моего чтения, брал к себе на дом. Вторую главу «Мертвых душ» прочел он мне, выслушав наперед гаршнепа, а третью — после куличка-поплавка, которого совершенно не слушал: едва я успел дочитать, как он вытащил из кармана тетрадь и с необыкновенной энергией начал читать» («Русский архив», 1896, кн. 1, стр. 155–156. Об отношении Гоголя к «Запискам ружейного охотника» см. еще «Литературное наследство», 1952, т. 58, стр. 707, 728, а также сб. «Гоголь в воспоминаниях современников». М. 1952, стр. 494–495).

В мае 1851 года небольшой отрывок из охотничьих записок Аксакова был опубликован на страницах «Московских ведомостей» (№ 55, стр. 486–487) под названием «Пролет и прилет птиц», а в марте следующего, 1852 года они целиком вышли из печати с посвящением «братьям и друзьям» Николаю и Аркадию Тимофеевичам Аксаковым.

Новая книга Аксакова имела успех еще больший, нежели первая. 16 мая 1852 года Некрасов писал Тургеневу, что перечитывает книгу Аксакова и что он «в новом от нее восхищении» (Полн. собр. соч. и писем, т. 10, М. 1952, стр. 174). С редким единодушием приветствовала «Записки ружейного охотника» современная критика. «Это книга, которую охотник прочтет от первой страницы до последней с пользою и наслаждением, не охотник прочтет с увлечением, как роман» («Труды императорского вольного экономического общества», 1852, т. 2, Библиография, стр. 52), «Книга… интересная для всех» («Отечественные записки», 1852, № 5, Библиографическая хроника, стр. 26) — таковы были первые критические отзывы, многократно затем варьировавшиеся в различных органах печати.

Никогда еще до сих пор охотничья книга не имела такой широкой читательской аудитории. Ни одному охотнику еще не удавалось так возвысить этот род занятий, так опоэтизировать его и так неотразимо завладеть интересом читателей. Как писал об Аксакове несколько позднее один из критиков: «В описаниях жизни природы, птиц и зверьков он выказал тот талант, который сделал имя его известным как литератора уже, а не только как охотника» («Отечественные записки», 1855, № 7, стр. 32).

В этой связи следует отметить внутреннюю близость между Аксаковым-охотником и Аксаковым-литератором. В обеих сферах деятельности перед нами раскрывается образ человека, совершенно чуждого стремлению к романтической приподнятости, внешней патетике. Охота в представлении Аксакова тем и увлекательна, что она позволяет человеку проявить свою выносливость, энергию, ловкость, изобретательность. Охота — это торжество разума и воли человека над природой. Аксаков не признает легкой победы над спящим и не подозревающим опасности зверьком. Он готов часами выслеживать его, а порой, притаившись в кустах и пренебрегая добычей, пытливо наблюдать за его повадками, образом жизни. И в выборе объекта охоты и в манере повествования, то есть и как охотник и как литератор, Аксаков не приемлет экзотики. «Он не увлекает нашего внимания рассказами о слонах и тиграх, — писал впоследствии «Журнал охоты», — но так сильно направляет его на предметы, всем нам более или менее известные, что мы не можем оторваться от его увлекательного повествования иначе, как удивляясь — почему многие не могут сделать того же, что сделал он в тесном, говоря сравнительно, кругу своего действия в этом отношении» («Журнал охоты», 1859, № 13, стр. 9).

Еще очевиднее обнаруживается эта свойственная Аксакову черта в его пейзажной живописи. Дело не только в том, что Аксаков с необычайным искусством сумел передать поэзию природы. Писатель подошел к этой задаче совершенно по-новому. Он не умиляется «красотами природы» и не пытается ни потрясти, ни удивить ими читателя. Природа — мертвая и живая — интересует Аксакова во всей ее повседневности и простоте. Никаких излишеств красок и риторического пышнословия. Не внешняя красота пейзажа занимает Аксакова, а сложная, многообразная, порой драматическая жизнь природы. Под его пером природа действительно оживает, и становится удивительно близким сердцу человека все, что живет в ней, — звери, птицы, рыбы. Верно писал современный Аксакову критик: «В целом репертуаре иной сцены, со всеми ее трагедиями, коллизиями, водевилями и балетами не примешь такого участия, как в судьбе пернатых жителей болота, степи и леса, описанных автором. Вот что значит знать дело и любить дело: всякая мелочь оживает, и простое описание возвышается на степень искусства» («Москвитянин», 1852, № 8, стр. 120).

Одним из первых оценил «Записки ружейного охотника» И. С. Тургенев, ознакомившийся с ними еще в рукописи. 2 января 1851 года С. Т. Аксаков писал сыну Ивану: «Когда появились «Записки охотника» Тургенева, я подумал, как бы мне приятно было прочесть ему мои записки! Мое несбыточное желание исполнилось: ему прочли несколько отрывков, и они были вполне оценены им. Ему захотелось еще послушать, и завтра вечером Константин прочтет ему еще несколько отрывков. Первым слушаньем его я был очень доволен» («Русская мысль», 1915, кн. VIII, стр. 126).