Китайский секрет - Данько Елена Яковлевна. Страница 13

О, Чирнхауз помог бы Иоганну составить краски, чтобы расписать эти белые фарфоровые чашки; он нашел бы причину, почему на некоторых из них выступили маленькие черные точки! Но Чирнхауз давно уже был в могиле.

Бётгер ходил по зале, пока придворные ученые шептались над его чашками и, скрывая свою зависть, поздравляли его, суля королевские милости и награды.

Король?

Король отнял у него свободу, король шесть лет держал его, как в тюрьме, за бессмысленной работой — варкой золота. Сколько раз король грозил ему виселицей! Чего еще ждать ему от короля?

Бётгер почувствовал, как он ужасно устал, устал до смерти. Теперь король всю жизнь не отпустит его от себя из боязни, что изобретатель фарфора продаст свой секрет другим королям и те тоже откроют у себя фарфоровые фабрики.

Свободы не будет, из этого проклятого круга нет выхода. Тоска сдавила горло изобретателю.

Он повернулся и вышел из дворца, нахлобучив шляпу.

Игра

Не глядя ни на кого, Бётгер быстро шел по улицам на окраину города, туда, где в кривом переулке примостился подозрительный кабачок.

Хозяин, толстый пьяница с воровским лицом, встречал Бётгера как старого знакомого. Одноглазый банкомет в дырявом атласном кафтане, с грязными кружевами на манжетах, бросал засаленные карты на стол, покрытый лужами пива и остатками еды.

Обтрепанные занавески на окнах не пропускали дневного света. Здесь изобретатель играл в карты с продувными парнями и пил пиво стакан за стаканом.

Нет нужды, что в карманы одноглазого банкомета переходили червонцы, данные химику на постройку новых печей на фабрике, на жалованье фабричным рабочим.

Изобретатель хотел забыться в пьяном веселье, в азартной игре. Не вспоминать больше, что молодость прошла в трудах над проклятым философским камнем, что он раб короля — до самой смерти.

Забыться — это было самое главное! А король? Пусть же платит король за отнятую у него молодость, чорт побери!

И Бётгер ставил на карту червонец за червонцем. Под вечер распахивалась дверь, открывая заревое небо.

Приземистый человек с хитрыми глазами входил и садился за столик позади Бётгера. Его пристальный взгляд заставлял химика обернуться.

Бётгер выпивал залпом стакан и стучал кулаком по столу.

— А, шпион? Шпион его величества? Пррр-о-клятая собака уже пронюхала, что я… — говорил он заплетающимся языком и ронял тяжелую голову на стол.

Шпионы короля следили за каждым его шагом.

Тюрьма или фабрика

Замок Альбрехтсбург был окружен глубоким рвом. Подъемный мост, скрипя железными цепями, опускался над ним только для тех, кто знал условный знак или тайное слово.

Никто чужой под страхом смерти не смел проникнуть в замок. Там шла тайная работа — выделка фарфора. Когда новый мастер или рабочий поступал на фабрику, ему завязывали глаза и долго вели по каменным коридорам, пахнувшим плесенью. Потом снимали повязку с его глаз.

Он видел себя в большой подземной зале с каменными сводами. Мшистые стены освещались красноватым светом факелов. В углах царила темнота.

За длинным столом сидели неведомые люди в масках и черных мантиях.

Справа от стола стоял священник с бледным суровым лицом, поднимая в руке распятие.

Слева виднелась дыба, висели кандалы, и палач держал в руке блестящий топор.

Посередине на возвышении стоял черный гроб. Череп и скрещенные кости были нарисованы на нем белой краской.

— Клянешься ли ты, что не выдашь никому тайны фарфора? — спрашивал ужасным голосом черный человек, поднимаясь из-за стола.

— Клянусь! — отвечал мастер, у которого начинали дрожать колени и холодела спина от всей этой чертовщины.

— Повторяй за мной, — говорил человек: — клянусь, что я не выдам тайны фарфора ни отцу моему, ни сыну, ни брату, ни жене, ни другу, ни врагу, ни за деньги, ни за ласку, ни ради спасения жизни. Я не открою этой тайны ни священнику на исповеди, ни врачу на моем смертном одре.

Мастер повторял всё это слово за словом, хотя у него от страха заплетался язык.

— Клянись на распятии! — говорил священник и прижимал холодный металл креста к губам мастера.

Тогда черный человек обращался к другим, сидевшим неподвижно, как статуи.

— Вы слышали, братья, как поклялся этот человек? Что ждет его, если он нарушит клятву?

— Смерть! — восклицали «братья», и, вскочив на ноги, они, все как один, выхватывали блестящие кинжалы и, потрясая ими в воздухе, кричали:

— Смерть!

— Смерть! — гудел палач, размахивая топором.

Потом они бросались на полумертвого от страха мастера и, схватив его, кто за ноги, кто за руки, укладывали в гроб.

Лежа в гробу, мастер трижды повторял слова клятвы, и трижды «братья» махали кинжалами и вопили: «Смерть!»

Потом наступала темнота.

Кто-то натягивал повязку на глаза мастера, выволакивал его из гроба и опять вел по коридорам на свежий воздух.

Когда с него снимали повязку, его глаза резал дневной свет, в ушах еще звучали крики «смерть» и страшное лязгание кинжалов. Одурелый входил он в мастерскую и не сразу понимал, что ему говорил старший мастер.

А мастерские были устроены так, что рабочие одной мастерской не знали, что делается в соседних, и никогда не виделись с другими рабочими.

Тот, кто промывал глину, понятия не имел, что в эту глину подбавляют, чтобы сделать фарфор.

Токари, точившие посуду из массы, не знали, из чего составлена масса и как обжигается посуда в печи.

Только три человека — Бётгер и его помощники доктор Бартоломэн и Штейнбрюк — знали все, что творилось на фабрике.

Все это делалось для того, чтобы сохранить в тайне секрет фарфора, чтобы никто, кроме Августа, не мог устроить у себя фарфоровую фабрику.

Искусители

С тех пор как фабрика в Альбрехтсбурге стала выпускать белую посуду, такую же твердую и прекрасную, как китайская; с тех пор как Бётгер нашел синюю кобальтовую краску, которой можно было писать узоры на белых чашках; с тех пор как он научил мастеров делать блюда и чаши с кружевными стенками и лепные фигуры, — Август стал есть и пить на своем фарфоре и от гордости еще выше задрал свой острый нос на толстом лице, а все другие короли и князья только и видели во сне, как бы им узнать секрет фарфора и завести свои фабрики.

Их шпионы, переодетые то бродячими торговцами с тюками за спиной, то нищими, то печниками, ищущими работы, так и шныряли вокруг Альбрехтсбурга и, облизываясь, как коты на масло, следили за клубами дыма, поднимавшегося над старинными башнями.

Они подкарауливали рабочих, выходивших из замка по праздникам, угощали их добрым пивом в кабачках и старались выведать о том, что творилось на фабрике.

Особенно охотились они за «арканистами»; так назывались рабочие той мастерской, где составлялась фарфоровая масса.

Одного «арканиста» итальянские шпионы напоили сонным зельем, уложили в карету и увезли. Он очнулся только за итальянской границей.

Ему дали денег и велели устроить фарфоровую фабрику в Милане.

Но из этого ничего не вышло. «Арканист» не знал секрета фарфора.

Иные рабочие, усталые от своей фабрики-тюрьмы, были не прочь бежать из Альбрехтсбурга. Они обещали шпионам открыть секрет фарфора, если им дадут денег и свободу.

Они убегали из замка, захватив с собой запас фарфоровой массы, сколько им удавалось утащить с фабрики.

Попав ко двору князя или епископа (как это было в Берлине, в Фульде и в Бранденбурге), рабочий делал несколько чашек и тарелок из украденной массы. Его покровитель уже трубил повсюду, уже хвастался своей «собственной» фарфоровой фабрикой, которая заткнет за пояс саксонскую фабрику короля Августа.