Китайский секрет - Данько Елена Яковлевна. Страница 6

Он сделал ученое лицо и прибавил:

— Фарфор без као-лина — все равно что тело без костей.

Мандарин удивился еще больше.

— Откуда вы это знаете?

— Сам «великий дракон» в Пекине позволял мне читать китайские старинные книги, в которых это написано, — важно соврал д’Антреколль.

Тут мандарин еще раз проникся уважением к его учености, не зная, что д’Антреколль ничего не читал, а только повторяет ему слова, подслушанные на пристани и на площади перед кукольным театром. Мандарин позволил д’Антреколлю пойти в мастерские, но сам пошел вместе с ним.

Это были большие бараки, обнесенные забором, на окраине города. Там кипела работа. На одном дворе в больших чанах промывали као-лин и толкли пе-тун-тсе в порошок. Потом смешивали то и другое в больших ямах, выложенных камнем. Размешанное тесто раскатывали в пласты и уносили в подземные погреба. Там масса вылеживалась годами, становясь нежнее и мягче.

На другом дворе из массы делали посуду. Гончары сидели на скамейках и ногами крутили гончарные круги. Их ловкие руки лепили сосуды, вазы и чашки. Капли пота блестели на их смуглых спинах. Косы были завязаны в узлы на макушках. Ни один волосок, ни одна пылинка не должны были попасть в массу. Они могли испортить все дело.

Один рабочий придавал форму сосуда комку белой глины, другой подрезал ее ножом, третий обтачивал сосуд внутри, четвертый — снаружи, пятый полировал, шестой глазуровал, и так дальше.

Каждый сосуд проходил через руки семидесяти рабочих.

«Это удивительно, — писал в своем дневнике д’Антреколль, — как быстро и ловко передают они сосуды из рук в руки. Никто не делает лишних движений».

Глазурь, от которой фарфоровая посуда становилась гладкой и блестящей, была налита в большие чаны. Ее делали, растирая в порошок зеленоватый горный камень и размешивая порошок в воде. Маленькие сосуды окунались в чаны с глазурью, а большие вазы обдувались глазурной пылью. Глазуровщики дули в маленькие трубочки с чашечками на концах. В эти чашечки был положен глазурный порошок с водой. От дуновения он распылялся по стенкам вазы.

Д’Антреколлю казалось, что нет народа более прилежного и ловкого, чем китайцы.

Четыре сокровища мудрых

— Я хочу сделать вам подарок, мой ученый друг, — сказал однажды мандарин, — вот четыре сокровища мудрых.

И он подал д’Антреколлю бумагу, кисточки, тушь и дощечку для растирания туши.

Бумага была тонкая, шелковистая. Кисточки были сделаны из волос хвоста самой пушистой лисицы. Тушь лежала в зеленой нефритовой коробочке, обернутая в кусочек шелка. В ее черную матовую поверхность была вделана маленькая жемчужина в знак того, что это самая лучшая, самая черная, драгоценная китайская тушь.

Дощечка была простая, белая, зато фарфоровый стаканчик, в котором стояли кисточки, сиял синим рисунком. На нем были нарисованы старые китаец и китаянка. Они сидели и улыбались. У их ног еще один старый китаец, одетый в детское платье, из-под которого торчали его длинные ноги, играл детской погремушкой. В корзине расцветали лилии.

— Мы любим, когда дети почитают родителей, — сказал мандарин. — Здесь нарисован китайский мудрец Лао-лай-тцзе. Когда ему было семьдесят лет, а отец и мать его были уже совсем старые, он одевался в детское платье и играл перед ними на полу, чтобы их позабавить. Тогда старикам казалось, что они всё еще молоды, что их сын всё еще малютка, и они были счастливы.

— Неужели это сделано человеческой рукой? — воскликнул д’Антреколль, восхищаясь яркосиним цветом рисунка и его нежными переливами под блестящей глазурью.

Мандарин засмеялся.

— Хотите посмотреть, как это делается? Пойдемте сейчас к нашим живописцам!

Д’Антреколль, конечно, согласился.

Живописцы

Живописцы сидели рядами на скамейках. Около них стояли чашки с красками и кисточками. Первый брал вазу, рисовал узор вокруг горлышка и передавал другому, тот рисовал горы, третий — людей, четвертый — цветы, пятый расцвечивал рисунок золотом.

Когда ваза доходила до конца ряда, она была уже вся расписана, а мастера уже передавали другую из рук в руки.

В углу на отдельной табуретке стояла большая ваза. Живописец обдувал ее серой краской из трубочки, как это делали глазуровщики. Потом ножичком он проскребал на сером белые узоры. Пылинки краски падали на лист бумаги, подложенный под вазу. Живописец бережно собирал их и опять пускал в дело.

— Эта серая краска после обжига станет яркосиней, — сказал мандарин, — мы делаем ее из серого камня — кобальта. Эта краска очень дорога, в два раза дороже золота. Она у нас — самая лучшая, поэтому мы бережем каждую пылинку.

— Давно ли китайцы научились делать фарфор? — спросил д’Антреколль, когда они вышли за ворота.

— Старые люди говорят, — улыбнулся мандарин, — что фарфор изобрел мудрец Хуанг-ти пять тысяч лет тому назад. Хуанг-ти придумал компас, научил людей арифметике и мореплаванию, а его жена — Луи-тсе — показала китаянкам, как надо разводить шелковичных червей, но…

Тут слова мандарина были прерваны грохотом разбитой посуды. Живописец, несший большую вазу, расписанную серой краской, споткнулся и упал. Земля была усыпана осколками.

Мандарин пришел в бешенство. Он выхватил свой маленький кинжал и бросился к бледному, дрожащему рабочему.

— Я убью тебя, мошенник, негодяй, разиня! — кричал он. — Я продам твоих детей в рабство! Ты мне заплатишь за эту вазу!

Вежливый мандарин стал похож на разъяренного быка. Живописец валялся в пыли, обнимая его ноги. Из ворот выглядывали рабочие с перекошенными от ужаса лицами. Они ждали, что мандарин заколет несчастного или прикажет забить его палками до смерти, — ваза была дорогая.

Д’Антреколль быстро сообразил, что ему нужно делать.

— Не горячитесь, уважаемый друг, — он положил руку на плечо мандарина, — и простите беднягу. За вазу плачу я.

Он вынул кошелек и передал его старшему мастеру.

Мандарин оторопел от неожиданности. Рабочие кланялись д’Антреколлю до земли; бедняк, разбивший вазу, целовал край его рясы. Д’Антреколль увел мандарина под руку.

Так он завоевал себе друзей в живописной мастерской.

Глиняные коробки

Д’Антреколль писал длинное письмо своему начальнику, отцу Орри, в Париж. Там было описано все, что он видел на фарфоровых фабриках, одного только нехватало: как устроены печи и как обжигается в них посуда. Должно быть, обжиг был самым главным секретом, потому что мандарин не позволял д’Антреколлю входить во дворы, где были печи.

После случая в живописной мастерской Д’Антреколль однажды под вечер вошел в хижину того бедняка, который разбил вазу. Бедняк опять кланялся д’Антреколлю до земли и приказывал жене и детям целовать следы его ног. Он считал монаха своим спасителем.

— Слушай, — сказал Д’Антреколль, — я хочу посмотреть, как обжигают фарфор на фабриках.

Бедняк побледнел от испуга.

— Хорошо, — сказал он наконец, — будьте готовы, когда луна взойдет.

Вечером Д’Антреколль сидел на балконе своего домика. Над апельсинными деревьями всходила луна. Внезапно маленькая тень появилась на дорожке. Это был мальчишка в рваной рубашке.

— Идемте, господин, — зашептал он, — отец ждет вас у печи.

Они пошли не по улицам, уже запертым заставами, а через дворы и чужие огороды. Монаху приходилось подбирать рясу и перелезать через изгороди.

Все было тихо. Опять пылали огни печей.

У какой-то высокой стены мальчишка остановился и бросил за нее камешек. Тотчас же в самом низу стены зашуршали камни и открылась дыра. Мальчишка полез в нее на четвереньках, шепнув д’Антреколлю:

— Следуйте за мной, господин!