Вокруг крючка - Заборский Михаил Александрович. Страница 21

А у деда меж тем торговлишка пошла. Стали мед пробовать. Отвешивает дед товар, а цену держит. Никак не снижает. Потому, что мед очень качественный. Вывесит посуду и положит тютелька в тютельку. А на рынке, известно, хозяйки такое поведение не очень одобряют. Которая позубастее, та даже скажет:

— Доложил бы немножечко, старый веник!

А дед ей в ответ:

— Это только в министерствах докладывают. А здесь колхозный рынок!

И сурово так подмигнет.

А личность сбоку стоит, наблюдает и опять к деду:

— Вам, — говорит, — прекрасный старичок, с таким собачьим характером торговать придется до морковкина разговенья. Вот у вас по лысине и пот уже тронулся, а товару продали всего один килограмм триста пятьдесят. Прекратите, умоляю, на пять минут ваш бизнес. И вторично предлагаю оформить один вопрос к обоюдному удовольствию.

А сам животом по прилавку ползет, чуть-чуть не в бороду деду вцепился. И сипит на ухо:

— Уж если на то пошло, могу рекомендоваться официально. Работаю от детдома. Референтом по продовольственным заготовкам. А если не понимаете — агентом по снабжению. Вот он и мандат! — И сует бумажку какую-то мусленую.

— Так! — на малую толику соображает дед. — Понятно! Ну и в чем же дело?

— А в том, — отвечает, — желвак старый, что я всю эту пчелиную окрошку забираю сразу. В оптовом порядке и даже с бадьей вместе. Не могу видеть, чтобы мучился почтенный человек по мелкой продаже — жилы из себя тянул. Совесть не позволяет. А за ценой не постою. Сейчас все и оформим.

— Да что это такое за оформим? — выпучил глаза дед.

— Вот что такое. Сколько у тебя меду?

— С тарой двадцать семь килограммов было.

— Эка невидаль — двадцать семь. Забираю! А расписку ты мне напишешь на сорок. Только и всего! Барыш пополам. А дальше твое дело телячье. Разве маленько поможешь медок с картофельной мукой пересортить. У меня и мука поблизости для этой цели припасена. Понял?

— Понял, — мычит дед Стулов. — Только как-то непривычно мне такое дело. Да и бочка непродажная.

— Не все, конечно, с молоду учены, — говорит личность. — Поэтому и непривычно. А на лешего тебе эта лохань сдалась? На, я тебе десятку за нее прибавлю.

— Нет! — уперся дед. — Мне за бочку председатель бороду оторвет. Коли хочешь, давай в другую тару мед перекладывать.

— А где у тебя другая?

— У меня, — отвечает дед, — нету. А тут на базаре наши деревенские должны творогом торговать. У них, пожалуй, найду поплоше кадочку. Обожди маленько!

— Ждать, — хрипит личность, — интересу мало. Давай и я тогда за мукой сбегаю. Закрывай магазин! И через пять минут ворочай обратно!

Наказал дед соседям, чтобы товар приглядели, и весы, и щучину, вышел из-за прилавка, с народом смешался и прямым ходом в милицию.

А в милиции был в ту пору участковым наш же, акатовский, Васюха Блохин. По прозвищу Пучок. В том дело, что Васюхина мать сыну такую уж специальную прическу устроила с самых ранних годов. Так и объясняла — для удобства обращения. И приходился Васюха деду Стулову родным, внучатным племянником, что ли? Ну и отчаянный же был когда-то этот Васюха! Первый по деревне заводила! Что говорить, и деду не раз случалось своей рукой пробовать, крепко ли пучок на голове у Пучка держится… Только давно это, конечно, все было. А теперь Васюха — младший лейтенант и, кроме ордена, еще четыре медали имеет. Шутка?! Хотя пучок пуще прежнего бережет и даже одеколоном освежает.

В общем дед племяннику все по-свойски выложил. И личность форменно описал.

— Большая, — говорит Васюха, — тебе, дедушка, выходит благодарность. Вот что значит кровный родственник!.. Глаза, говоришь, разные? Конопатый? Востроносенький? Он, пожалуй, самый и есть! Сдается, не этого ли молодчика в области разыскивают. И, ежели тебе тайну открыть, давно по нему тюрьма плачет. Он всяческих бед натворил. Браконьер первеющий, что по рыбе, что по зверю. Два лося за ним числятся. И другие фактики есть — поважнее. Техникум один опутал, больницу кругом обобрал. А теперь, видишь ли, к детдому какому-то присосался… Хватает же еще дураков на белом свете!.. Ну, айда, дедушка!

Только подошли они к прилавку — личность уже там стоит, дожидается и в лапах мешочек держит, должно быть, с мукой. Тут личность и пригласили. На минутку. Для выяснения обстоятельств…

И, надо сказать, пошла после этого случая торговля у деда очень бойко. Еще пароход какой-то дальний к пристани подошел, и разбежались пассажиры с него за продуктами по городу. А пассажир — человек стремительный, все куда-то мчится, торопится: а вдруг без него пароход отвалит. Для коммерческого же оборота лучше такого покупателя не придумаешь: торговаться у него времени в обрез, и продавца он, по той причине, не зажимает. Так без всяких осложнений дед мед и разбазарил.

«А теперь, — думает, — на свободе, без хлопот, я и щучиной своей займусь».

Только нацелился из-под прилавка ее вытащить, обратно идет Васюха, племянник.

— Придется, — говорит, — дедушка, антракт сделать. Давай заканчивай торговлю! Пойдем протокол оформим!

— Да что вы все, нечистый дух, словно сговорились — оформим да оформим! — забушевал дед. — Скажи, скорость какая занадобилась! То два года жулика ловили — поймать не могли, а теперь, эвона, пожар получился! Нет, брат Пучок, обожди! Я колхозные дела переделал, а сейчас и свои пора офор… Тьфу! Рыбину надо продать!..

А Пучок словно чужой сделался. И на племянника-то совсем не похож. — Никаких, — режет, — не может быть «обожди»! Давай слезай с прилавка, и в срочном порядке!

— Да как же, Василий Семенович! — благует дед. — Это за то, что я на такую отчаянность решился, ты же мне и жилы на ногах подрезать собираешься? Думаешь, не знаю, как ты округ этого протокола теперь водить начнешь? Это же волынка верных часа на три. Никак не менее! До завтрего, что ли, мне здесь оставаться? На койке, в Доме крестьянина, со щучиной ночевать, может, прикажешь? У меня в колхозе делов не переделано! Деньги с собой общественные. Председателю завтра тарантас кончать надобно.

— Ничего, — отвечает Васюха, — не можем тебе утешительного сообщить. Конечно, постараемся по пустякам не задерживать. Навстречу пойдем твоей старческой сознательности. А сейчас извини. Дело, как говорится, казенное… И давайте, гражданин, не задерживайте!..

Ну, ничего не скажешь! Обошелся все-таки племянник с дедом по-родственному. Сорок минут всего и держал. Даже слово дал, что больше таскать не будет. И вернулся дед на свое место.

Только глаза протер, видит — напротив его Медведицкий рыбхоз торговать устраивается. Прямо с Волги подчалили. Корзины таскают с рыбой. Парная рыба — и лещ и судак. И щук сколько хочешь. Нормальных щук. И получается, как бы сказать, конкуренция.

Делать нечего — вытащил дед свою щучину, а около нее опять одни болтуны грудятся. Напротив рыбу берут, а у деда только ахают — либо зубы скалят. И, что всего противнее, продолжаются вопросы разные. А один, в очках, прыщавый такой, волосы длинные, вытащил из кармана рулетку и спрашивает:

— Разрешите, гражданин, смерить, сколько в ей будет сантиметров?

Хотел дед с ним сцепиться, но сдержался:

— Кого сам поймаешь, того и обмеряй! — только и сказал.

А тут вскоре и базару конец. Свистят. Звонки дают.

Так и не продал щуку дед. И, между нами говоря, на обратном пути ужасно лаялся. Всем попало: и личности, и племяннику, и рыбхозу и колхозу. И даже начальству всякому.

А дома, представьте, все обошлось. Прямо чудесно обошлось! Разрезала бабка ту щуку, почистила, напластовала в кадочку, крупной солью засыпала и тяжкий гнет положила. И получилась отменная штуковина. Хоть в пироги, хоть в похлебку.

И теперь, когда все уже утряслось и срок тому прошел порядочный, вспоминает дед Стулов случай этот с большой симпатией. И даже гордости на себя напускает:

— Мы, — говорит, с начальником городской милиции очень активно участвовали в задержании одного крупного шаромыжника. И хотя погорел я в тот раз на базаре со щучиной, зато государству оказал помощь немалую… Так что уж особенно убиваться не приходится. Тем более, что щук в нашей речке, слава богу, хватает. Никуда не девалися. Надо будет — я еще здоровее поймаю.