Вырождение. Современные французы - Нордау Макс. Страница 132

Нельзя, однако, довольствоваться выяснением факта, что мистицизм, эготизм и реалистический пессимизм — формы умственного расстройства. Надо еще сорвать с них привлекательные маски, которыми они прикрываются, и показать их во всей их безобразной наготе.

Сторонники этих направлений признают нормальное искусство чем-то затхлым, отжившим, а собственное творчество — «молодым». Неразумная критика попалась на эту удочку и всегда язвительно подчеркивает их молодость. Что за неловкость! Как будто можно дискредитировать и опошлить молодость — этот чарующий синоним всего цветущего и свежего, этот отзвук утренней зари и весны! Дело-то в том, что психопаты не только не молоды, а зловеще стары. Старчески звучит их желчная клевета на мир и жизнь, их беззубое шамканье, их вялая мысль и бессвязная речь; старость напоминают их бессильные похотливость и алчность к недоступным уже наслаждениям. Быть молодым — значит надеяться, значит любить просто и естественно, наслаждаться своими собственными силами и здоровьем и силами и здоровьем природы и всего живущего на земле, а всего этого вы у развинченных психопатов не найдете и следа.

Они постоянно толкуют о свободе, когда возвеличивают свое тупоумное «я», и называют это прогрессом, когда восхваляют преступление, отрицают нравственность, преклоняются перед инстинктом, глумятся над наукой и занимаются исключительно эстетическим воровством. Но этот лозунг свободы и прогресса в их устах — дерзкое кощунство. Можно ли говорить о свободе при безусловном властвовании инстинктов? Вспомним графа Мюфа («Нана»). По временам он должен был изображать собаку. Она бросала ему свой раздушенный носовой платок в угол, и он приносил его в зубах на четвереньках. «Подай, Цезарь! Постой ты у меня, лентяй! Хорошо, Цезарь, хорошо! Служи». И он любил, когда она его унижала; ему доставляло удовольствие превращаться в животное, ему хотелось пасть еще ниже, он кричал: «Бей же меня!» Вот какова свобода человека «эмансипированного», как ее понимают психопаты. Он должен превратиться в собаку, если извращенный инстинкт повелевает ему сделаться собакой. Если же «свободный» человек называется Равашолем и инстинкт повелевает ему взорвать динамитом дом, то мирному гражданину, покоящемуся в нем безмятежным сном, предоставляется свобода взлететь на воздух и затем упасть на землю в виде кровавого дождя из клочьев мяса и осколков костей. Прогресс возможен только при интенсивности познавания, а оно вырабатывается сознанием и суждением, а не инстинктом. Развитие прогресса совпадает с расширением области сознательного и сокращением области бессознательного, укреплением воли и ослаблением принудительных импульсов, увеличением личной ответственности и подавлением ничем не стесняющегося эгоизма. Кто превращает инстинкт во властелина человека, тот добивается не свободы, а самого позорного рабства, подчинения рассудка индивида его сумасброднейшим и саморазрушительнейшим страстям, пылкого человека — безрассудным прихотям проститутки, порабощения народа несколькими более сильными и деспотическими личностями. А тот, кто ставит наслаждение выше благопристойности, принудительные импульсы — выше самообуздания, тот хочет не прогресса, а возврата к допотопному озверению.

Регресс, одичание — вот настоящий идеал, к которому стремится кучка, осмеливающаяся говорить о свободе и прогрессе. Она хочет быть представительницей будущего. Такова одна из главных претензий, одно из средств, при помощи которых она ловит в свои сети простаков. Но мы уже видели, что она представляет собой не будущее, а заглохшее, мифическое прошлое. Психопаты шамкают, а не говорят. Они испускают односложные звуки вместо того, чтобы пользоваться правильно построенной речью. Их картины напоминают рисунки пачкающих столы и стены детей. Их музыка похожа на музыку желтолицых Восточной Азии. Они смешивают все роды искусства и низводят его до первобытных форм. Во всем у них сквозит атавизм, а нам ведь известно, что атавизм — один из самых верных признаков вырождения. Ломброзо убедительно доказал, что и многие характеристические особенности описанного им типа прирожденных преступников составляют также только атавизм. Легкомысленные критики воображают, что они придумали очень ловкое опровержение, возражая Ломброзо с самодовольной улыбкой: «Склонность к преступлению, как вы утверждаете, служит в одно и то же время признаком вырождения и атавизма. Но эти два понятия в данном случае исключают друг друга. Вырождение — состояние болезненное; лучшим доказательством тому служит, что выродившийся тип не размножается, а вымирает. Атавизм же есть возврат к ранним состояниям, которые не могли быть болезненными, потому что люди, жившие в те времена, развивались и прогрессировали. Возврат к прежнему хотя отдаленному, но здоровому состоянию ни в каком случае не может быть болезнью». Вся эта тирада внушена упорным предрассудком, что болезнь — состояние, по существу различное от здоровья. Она служит хорошим примером путаницы, которую слово иногда вызывает в слабом или невежественном уме. В действительности нет состояния или деятельности организма, которую можно было бы назвать «здоровьем» или «болезнью». Эти термины верны, если иметь в виду все условия и задачи организма. Одно и то же состояние может быть и здоровьем, и болезнью, смотря по времени, когда оно проявляется. Заячья губа — правильное, нормальное явление у человеческого плода на шестой неделе его развития. У новорожденного ребенка — это уродство. На первом году жизни ребенок не может ходить. Почему? Оттого ли, что его ноги слишком слабы? Вовсе нет. Известные наблюдения доктора Робинсона над 60 новорожденными детьми выяснили, что дети в состоянии свободно висеть, держась руками за палку, в течение 30 секунд, что уже предполагает у них такую мускульную силу, которая сравнительно не уступает силе взрослого человека. Не вследствие слабости ребенок не может ходить, а потому что его нервная система не научилась согласовать деятельность различных групп мускулов таким образом, чтобы вызвать правильное движение; дети еще не умеют «координировать». Неспособность к координации называется в медицине атаксией. Следовательно, у ребенка атаксия — естественное и нормальное состояние. Но та же атаксия у взрослого — тяжелая болезнь и служит главным симптомом воспаления спинного мозга. Сходство между болезненной атаксией и нормальной атаксией так велико, что доктор Френкель мог, основываясь на нем, придумать особый способ лечения этого рода больных, состоящий в том, что их, как детей, учат стоять и ходить. Итак, мы видим, что одно и то же состояние может быть и болезненным, и простым возвращением к состоянию, первоначально вполне нормальному, и со стороны критиков было крайне легкомысленно укорять Ломброзо за то, что он усматривает в склонности к преступлению вырождение и в то же время атавизм. Болезненный характер вырождения заключается именно в том, что выродившийся организм не имеет силы подняться до уровня, достигнутого видом, и раньше или позже останавливается в своем развитии. Регресс выродившегося субъекта может достигнуть поразительных размеров. Как в физическом отношении он опускается до ступени, занимаемой рыбами, суставчатыми животными и даже существами, еще не дифференцировавшимися в половом отношении, когда у него появляются расщепы на верхней челюсти, как у жуков с их шестираздельным ртом, шейные фистулы, как у самых первичных пород рыб с их жаберными дугами, излишние пальцы на руке (полидактилия), как у рыб с многолучистыми плавательными перьями, даже волосатость, как у червей, гермафродитизм, как у бесполых ризоподов, так в психическом отношении он в лучшем случае, будучи «выродившимся субъектом высшего порядка», возрождает в своем лице тип первобытного человека каменного периода, а в худшем, будучи идиотом,— тип зверя дочеловеческих времен.

Вот на что следует постоянно и неослабно обращать внимание людей неопытных или незнающих. Все прекрасные эпитеты, которые придают себе психопаты, их подражатели и критики,— ложь и обман. Эти господа представляют собой не будущее, а далекое прошлое. Они олицетворяют собой не прогресс, а ужаснейшую реакцию. Они сулят нам не свободу, а рабство. Они не юность и утренняя заря, а истощенное старчество, непроглядная зимняя ночь, могила и разложение.