Лекции по истории русской философии (XI - XX вв.) - Замалеев Александр Фазлаевич. Страница 33

Предпринятый Чернышевским «научный анализ» нравственности, сильно стимулировавший рост революционных настроений в русском обществе, привел одновременно к размежеванию морали и политики. Чернышевский как бы награждал человека пожизненной индульгенцией, освобождавшей его от «внутреннего голоса», самооценки. Для такого человека страсть к разрушению превосходит страсть к творчеству, духовному совершенству. Он превращался исключительно в политическое существо, не связанное ни с какой традиционной моралью, ни с какой нравственной нормой.

На примере Чернышевского и его последователей, в числе которых были и русские марксисты, видно, что сам по себе гуманизм, сколь бы возвышенными не казались его стремления, еще не в состоянии облагородить человека, если его внутренние убеждения находятся в разладе с нравственностью, моралью. Он в конечном счете непременно приводит к нигилизму, причем не только социальному, но и духовному. А это уже тупик, высший предел самоутверждения человека, когда, по выражению Н.А. Бердяева, «гуманизм переходит в антигуманизм».

3. Философская деградация русского политического радикализма достигла своего апогея в революционном народничестве.

Рубежом, отделившим народничество от революционного демократизма, стала крестьянская реформа 1861 г. Фактически это была «революция сверху», которая в корне подорвала разночинскую веру в народную революцию и укрепила народную веру в царя. Правительству удалость настолько прочно стабилизировать крестьянсткую общину, что ее позднее не смог разрушить даже П.А. Столыпин, мечтавший о повсеместных «отрубах». Было положено начало другому процессу — пауперизации, обнищанию дворянского сословия. На Западе этот процесс затронул в основном крестьянские массы, которые, переселяясь в города, преобразовывались в пролетариат, создавая очаги революционаризма. Неслучайно в России боялись подобной «европеизации», и не только консервативные, но и либеральные элементы выступали против «язвы пролетариатства». Но поистине: «гони природу в дверь, она влетит в окно»! Ослабив напряжение крестьянства, правительство подтолкнуло к революционизированию русское дворянство.

Вторично в девятнадцатом столетии дворянство отождествило свой собственный интерес с народным, выступив против самодержавия. Сперва это был декабризм, теперь — революционное народничество. Но если в декабризме «народ остался безучастным зрителем» [А.И. Герцен], то народничество жаждало сближения с народом, превращения его в «базис» революционного движения. На его знамени был начертан лозунг: «перестройка русского общества должна быть совершена не только с целью народного блага, не только для народа, но и посредством народа» [П.Л. Лавров]. Отсюда две крайности, столь поражающие в народничестве: с одной стороны, неимоверное опрощение, «философский нигилизм», пронизывающий сознание даже самых его высокоодаренных теоретиков, а с другой — напряженный индивидуализм и субъективизм, «критически мыслящая личность». Из-за невозможности соединить эти крайности, народничество пренебрегало логикой мысли, предпочитая логику «хождения в народ», дела. В конечном счете всю ставку оно сделало на террор, насилие одиночек, и убийством императора Александра II 1 марта 1881 г. завершило свою трагическую эпопею.

а) Характерный для народничества философский нигилизм впервые обрел своего защитника в лице Д.И. Писарева (1840–1868). По известной шутке историка М.П. Погодина, «Полевой роди Белинского… Белинский роди Чернышевского… Чернышевский роди Писарева, который дошел до нельзя». К этому можно было бы добавить, что Писарев роди Лаврова и Ткачева, Ткачев роди Ленина.

Писарев объявлял себя приверженцем «полнейшего материализма», или реализма, который, на его взгляд, всего более способен привиться к русскому уму. Его главный принцип составляет очевидность: «Невозможность очевидного проявления исключает действительность существования». В этом плане материализм смыкается с точными науками, ограждая себя от «всякой умозрительности» и «диалектических доказательств». Писарев называл это «экономией умственных сил», вызванной необходимостью увеличить «количество хлеба, мяса, одежды, обуви, орудий и всех остальных вещественных продуктов труда». Ничто другое не может быть целью мышления — кроме вопроса о голодных и раздетых людях. «Надо делать то, что целесообразно, а не то, что красиво», — так формулировал задачу Писарев, провозгласивший культ утилитаризма и отрицания.

б) Точно так же рассуждал о философии П.Н. Ткачев (1844–1886). «В настоящее время, — писал он, — можно сказать почти с безусловной достоверностью, что философия потеряла свой кредит в глазах каждого здравомыслящего человека… Серьезно заниматься философией может теперь или человек полупомешанный, или человек дурно развитый, или крайне невежественный». Философию он причислял к разряду «неопределенных отвлеченностей» и требовал замены ее на науку. С его точки зрения, допустимо лишь существование «философии природы», тождественной «науке о природе». Она может, пока еще не достигнуто полное знание о реальной действительности, вносить определенное единство и целостность в индивидуальные мировоззрения людей, хотя и не без примеси «ученой эквилибристики». Сугубо «научная» установка Ткачева держится на его гносеологическом индуктивизме. На его взгляд, познание не имеет никаких других исходных точек, кроме наблюдения и сравнения. Всякая дедукция не только антинаучна, но и антисоциальна: она уводит человека в «схоластические дебри», мешает его «производственной деятельности». Поэтому и философствование есть «эксплуатация человеческой глупости», а следовательно, оно возмутительно и безнравственно.

В столь же однозначных, жестких категориях выдержана политическая теория Ткачева. Как и все народники, он принимал крестьянскую общину в качестве «краеугольного камня» будущего общественного строя, однако сам этот строй уже представлял себе существенно иначе: не социалистическим, а коммунистическим. Конкретно процесс превращения общины в коммуну Ткачев изображал так. Сперва «революционное меньшинство», воспользовавшись «разрушительно-революционною силою» народа, захватывает политическую власть. Затем оно создает «революционное государство», которое наделяется двоякими функциями: «разрушительной» и «устроительной». Революционное государство прежде всего «уничтожает консервативные и реакционные элементы», после чего приступает к осуществлению социальной революции путем проведения постепенных реформ во всех сферах общественной жизни. На первом месте стоит задача пересоздания крестьянский общины в общину-коммуну. Для этого должна быть произведена «экспроприация орудий производства», находящихся в частном владении и передача их в общее пользование. Кроме того, необходимо отменить буржуазный принцип распределения по труду и ввести принцип распределения по «братской любви и солидарности». Эти меры позволят укрепить коммунистические начала, придать им необратимый характер. Следовательно, будущее общество никак не связано с идеалами русского крестьянства. Ткачев это хорошо понимал. «Самое полное и беспрепятственное применение их к жизни, — писал он, — мало пододвигнет нас к конечной цели социальной революции — к торжеству коммунизма… Эта роль и значение принадлежат исключительно революционному меньшинству».

Эти политические идеи Ткачева. в основной массе вошли в идейный арсенал большевизма, в политическое сознание Ленина.

в) Более лояльно, хотя тоже с позиций политической прагматики подходил к философии создатель субъективного метода в социологии П.Л. Лавров (1823–1900). Как и Чернышевский, он не мыслил себе существования философии без «общественных партий, которые бы боролись и выставляли философские принципы для своих практических целей». О своей солидарности с ним заявлял и сам автор «Антропологического принципа в философии»: «наши понятия… в сущности сходны с образом мыслей г. Лаврова». Из сочинений Лаврова наиболее известны его «Исторические письма» (1868–1869), ставшие на многие годы программным трудом русского революционного народничества.