Легенда о Побратиме Смерти - Геммел Дэвид. Страница 27

Страх тронул Носта-хана холодными пальцами.

Смогут ли они выстоять против готирских гвардейцев?

И какую роль предстоит сыграть Друссу? Какая досада — видеть так много и знать так мало. Суждено ли дренаю оборонять стены с топором в руках? В этот миг перед шаманом мелькнуло видение: седовласый воин на громадной стене, с гордо поднятым топором. Оно померкло так же внезапно, как и пришло.

Вернувшись в свое тело, Носта сделал глубокий, прерывистый вздох.

Поэт спал у пруда рядом с воином.

Носта зашагал на восток.

Талисман, сидя на самой высокой стене, смотрел в долину Слёз Шуль-сен. Солнце светило ярко, но легкий ветерок делал зной не столь изнурительным. Горы вдали казались грядой грозовых туч, и над ними в потоках горячего воздуха кружили два орла. С южной стены усыпальницы Ошикая Талисман видел два лагеря. В первом перед самой большой юртой торчал штандарт из конского волоса с черепом и рогами дикого быка, и тридцать воинов Острого Рога стряпали себе ужин. В трехстах шагах к западу виднелась еще одна кучка крытых козьими шкурами юрт, со штандартом Летучих Коней.

С другой, северной, стороны святилища находились еще два лагеря — Одиноких Волков и Небесных Всадников. Каждое племя охраняло одну сторону света у гробницы величайшего надирского воина. Ветер утих, и Талисман сошел по шатким ступенькам во двор, к столу у колодца. Отсюда был виден пролом в западной стене. В неровный проем проглядывались деревья у далеких холмов.

Все рушится, подумал он, как и мечты человека, чьи кости лежат здесь. Талисман перебарывал холодный, гнетущий гнев, сидящий у него в животе. Прошлой ночью они приехали как раз вовремя, чтобы присутствовать при поединке между двумя надирскими воинами — он кончился внезапной смертью молодого парня из племени Летучих Коней, которому противник вспорол мечом живот. Победитель, поджарый боец из числа Небесных Всадников, вспрыгнул на павшего, перепилил лезвием его шейные позвонки, отделив голову от туловища, и издал торжествующий вопль.

Талисман направил своего коня в ворота, оставил его на попечение Горкая, прошел через двор и стал перед входом в святилище.

Но он не вошел туда — не смог войти. Во рту пересохло, желудок свело от страха. Здесь, при ярком свете луны, его мечты были нерушимы и уверенность тверда. Но там, за этой дверью, все могло рассеяться как дым.

«Успокойся, — сказал он себе. — Святилище грабили уже не раз. Глаза спрятаны надежно. Войди и воздай честь духу героя».

Собравшись с духом, он толкнул ветхую дверь. Пыльное помещение внутри насчитывало не больше тридцати футов в длину и двадцати в ширину. В стенах торчали деревянные колышки. Когда-то на них висели панцирь и шлем Ошикая, а также Колмисай, его топор, которым он убил сто врагов. Прежде гробницу украшали гобелены и мозаики со сценами жизни и побед героя. Теперь остались только голые стены — святилище разграбили еще несколько веков назад. Грабители, как рассказал Талисману Носта-хан, открыли даже гроб и обрубили Ошикаю пальцы, чтобы забрать его золотые кольца. Каменный гроб стоял на помосте посреди комнаты, не украшенный ничем, кроме вделанной в камень черной железной дощечки. На ней было вырезано:

Ошикай, Гонитель Демонов, великий воин.

Талисман положил руку на холодную каменную крышку.

— Я посвятил свою жизнь тому, чтобы осуществить твои мечты. Мы снова будем едины. Мы будем надирами и заставим мир содрогнуться.

— Почему людские мечты всегда приводят к войне?

Талисман обернулся и увидел сидящего во мраке слепого старца в длинном сером балахоне с клобуком. Старик был тощ, как палка, и совершенно лыс. Опершись на посох, он поднялся на ноги и подошел к Талисману.

— Знаешь, я изучал жизнь Ошикая, стараясь отсеять истину от легенд. Он никогда не стремился к войне — ему всегда ее навязывали. Вот тогда он и стал воином, наводящим ужас на врагов. А мечтал он в основном о благодатной земле, где его народ мог бы жить в мире. Он был великий человек.

— Кто ты? — спросил Талисман.

— Священник Истока. — Старик вышел на лунный луч, падающий в открытое западное окно, и Талисман увидел, что он надир. — Теперь я живу здесь и пишу свои труды.

— Как же ты пишешь, если ты слеп?

— Слепы только мои телесные глаза, Талисман. Когда я пишу, я пользуюсь очами духа.

Талисман вздрогнул, услышав свое имя.

— Ты шаман?

— Нет, хотя Путь ведом и мне. Я не прибегаю к ворожбе, но умею сводить бородавки и читать в сердцах людей. К несчастью, изменить их я бессилен. Я брожу по тропам многих будущих, но не знаю, которое из них осуществится. Если бы я мог, я открыл бы этот гроб и воскресил человека, который лежит в нем, — но я не могу.

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Отчего мне не знать его? Ты — огненная стрела, ты предвестник.

— И ты знаешь, зачем я пришел сюда, — шепотом сказал Талисман.

— Разумеется. Ты ищешь, Глаза Альказарра, спрятанные здесь когда-то.

Талисман нащупал кинжал у пояса и тихо обнажил его.

— Ты нашел их?

— Я знаю, что они здесь, но не мне суждено их найти. Я пишу историю, Талисман, а не творю ее. Пусть Исток пошлет тебе мудрость.

Старик направился к двери, постоял там, словно ожидая чего-то, и сказал:

— По меньшей мере в трех будущих, которые я видел, в этот миг ты убил меня, вонзив кинжал мне в спину. Почему ты не сделал этого на самом деле?

— Я думал об этом, старик.

— Если бы ты сделал это, тебя выволокли бы отсюда, привязали за руки и за ноги к четырем коням и разорвали на части. Это тоже было.

— Как видно, не было — ты ведь жив.

— И все-таки где-то это случилось, — сказал старик и ушел.

Талисман вышел за ним в ночь, но тот исчез в одном из строений. Горкай доставал воду из колодца, и Талисман подошел к нему.

— Где Зусаи?

— Спит. Похоже, сегодня будет еще драка. Голова убитого парня торчит на шесте в лагере Небесных Всадников, и его соплеменники намерены отомстить за это оскорбление.

— Глупо, — сказал Талисман.

— Видно, это у нас в крови. Точно мы прокляты богами.

— Это верно. Проклятие легло на нас, когда пропали Глаза Альказарра. Когда они будут возвращены Каменному Волку, займется новый день.

— Ты в это веришь?

— Человек должен во что-то верить, Горкай. Без веры мы всего лишь песчинки, несомые ветром. Надиры исчисляются сотнями тысяч, а живем мы в нищете. Нас окружают богатые страны, чьи армии составляют не более двадцати тысяч человек. Даже здесь четыре племени, охраняющие святилище, не могут ужиться в мире. Цель у них одна — защищать гробницу героя всех надиров, а между тем они смотрят друг на друга с лютой ненавистью. Я верю, что это изменится. Мы должны это изменить.

— Кто — ты да я?

— А почему бы и нет?

— Я еще не встречал человека с лиловыми глазами.

— Ты встретишь его, клянусь.

Когда Друсс проснулся, Носта-хан уже ушел. Близились сумерки, и Зибен сидел у пруда, окунув ноги в холодную воду. Друсс зевнул, потянулся, разделся и прыгнул в пруд, обдавший его стужей. Освежившись, он вылез и сел рядом с поэтом.

— Куда это подевался старикан?

— Он ушел, как только ты заснул, — уныло сказал Зибен.

Друсс прочел тревогу на лице друга.

— Тебя беспокоят две тысячи воинов, идущие к святилищу?

Зибен сдержал гнев.

— Беспокойство — не совсем подходящее слово, старый конь. Вижу, однако, что тебя это не удивляет.

— Шаман сказал, что он в долгу передо мной за то, что я помог его молодому другу. Но платить долги не в надирском обычае. Он хотел, чтобы я отправился в святилище, потому что знал, что там будет бой.

— И могучий Друсс-Легенда, само собой, изменит исход этого боя?

— Может, изменит, а может, и нет, — хмыкнул Друсс. — Но камни я могу найти только там и больше нигде.

— А если никаких камней нет? Если шаман и о них солгал?