Мелхиседек. Книга 2. Человек - Нюхтилин Виктор Артурович. Страница 87

Давайте, сравним гладиаторские бои со спортивными состязаниями нашего века. Есть разница? Огромная! Особенно, если представлять гладиаторство не по кинофильмам. На самом же деле, на этих площадках, конечно, все было не так красиво. На этой арене визжали раненые, волочились человеческие потроха по пыли, перемешиваясь с мозгами и блевотиной, а дикие звери рвали живых вопящих людей на части. Чтобы было более интересно, гладиаторов редко выпускали, так сказать, в их естественном состоянии. Для увеличения забавности происходящего им давали тупые и короткие мечи, одевали на голову шлемы и маски, от которых они становились полуслепыми, разбрасывали по арене металлические колючки, связывали гладиаторов между собой, стреноживали им ноги, привязывали одну руку к спине и т.д. И этот мерзкий ужас был любимым зрелищем! И ни у одного из самых просвещенных римлян того времени мы не найдем ни одного слова не то, чтобы осуждения этой пакости, но и даже размышления над тем, насколько это нравственно или безнравственно вообще в силу самого факта! В то время это было совершенно нравственно! Убийство людьми друг друга, организованное другими людьми для собственной забавы, ни у кого ничего не затрагивало ни в совести, ни вообще нигде в душе!

А что сейчас? За толчок соперника на борт - 2 минуты, за удар ногами сзади в подкате - красная карточка, за простое притрагивание к противнику с мячом - фол. В боксе перчатки, а удушающие приемы запрещены в вольной борьбе. А там, где они разрешены, ни один зритель не может своим большим пальцем решить судьбу удушаемого - вмешается судья и остановит схватку. А ведь спорт живет на деньги зрителей! Если бы зритель хотел жестокости, а не уважительного к сопернику мастерства, то эта жестокость также процветала бы на нынешних аренах, как процветала она в Риме. Но прошли времена и зритель не тот. Вряд ли человек стал праведнее, но планка нравственности повысилась, и теперь каждый должен или гасить в себе плотоядную жестокость наблюдателя увечий, или ходить на такие концерты, как рестлинг, где весь бой репетируется до полного автоматизма и при полной имитации всего, что там происходит. Даже октагон, на котором бои происходят якобы без правил, запрещает удары локтем, укусы, выкалывание глаз, откручивание вторичных половых признаков и прочее, что может нанести травму, несовместимую со здоровьем или жизнью. Гладиаторы таких поблажек не знали. Понятия о Добре были другими.

Вспомним историю обращения с военнопленными. Раньше их приносили в жертву, убивали или делали рабами. Высшей доблестью было со стороны правителей высечь на нетленном камне, что столько-то военнопленных было сожжено на жертвеннике, столько-то убито как-нибудь особенно по-изуверски, столько-то обращены в рабство и т.д. Этим питалась земная слава царей. Количеством замученных и убитых людей! А еще более славными считались такие решения вождей, как поотрубать всем военнопленным кому руку, кому ногу - и отпустить. А еще лучше - ослепить и отпустить! Вот тогда слава просто сияла над самой фигурой предводителя! Более геройского вряд ли что-то еще мог предпринять победитель. Причем наша ирония в те времена была бы совершенно неуместна, потому что по всем понятиям всех подданных считалось, что настоящий царь именно своей жестокостью и безжалостностью являет собой высшую добродетель, доступную человеку.

После появления оружия, способного поражать войска не в тесном контакте, а на расстоянии, военнопленных стали использовать в качестве живого щита, или в качестве рабочей силы, устанавливающей под огнем (стрелами) противника осадные сооружения. При малейшей нехватке воды или пищи военнопленных просто убивали. В те же времена плененных стали использовать в качестве гладиаторов, гребцов на галерах, которые жили чуть дольше гладиаторов, и в качестве живых мишеней для тренировки меткости лучников. Но уже никто не рубал им руки, и никто не кидал их в жертвенный костер. Какая-то установка на уровень нравственности в мире изменилась. По крайней мере, их только использовали, как не имеющую ценности вещь, но не похвалялись зверствами над ними. Само зверство перестало быть притягательным для навешивания на его факты лавров добродетели.

После этого, правда, с военнопленными по-прежнему делали, что хотели, но это уже стало относиться к оттенкам войны, а не к прославляющим деяниям. Потихоньку, потихоньку, а появились лагеря, где пленных содержали, лечили, обменивали на своих и заставляли работать. В конце концов, даже появились всякие конвенции, обязывающие к гуманному обращению с плененными. Эти конвенции редко когда соблюдаются и редко когда кем вспоминаются, но теперь нечеловеческое обращение с военнопленными не демонстрируется в качестве достижений, а утаивается в качестве преступления. Войны есть войны, чем бы ни воевал в них человек, а пленник есть пленник, когда бы это не произошло во времени, но понятие нравственности для обращения с ним не всегда было одним и тем же. Произошла гуманизация понятия, то есть совершилось его явное движение к Добру.

Рабство когда-то было просто формой собственности, когда слуга или мастеровой приравнивались по правам к любой другой вещи, принадлежащей хозяину. Что такое могло измениться в человеке, чтобы подорвать изнутри этот удобный способ взаимоотношений? Но прошло какое-то время, и даже самые сильные мира сего, которым никто не указ, маскируют фактическое рабство своего окружения в некую форму отношений, которая не должна напрямую указывать на рабство, ибо это уже осуждаемо нравственно. Никаких экономических или других причин тому, чтобы рабство исчезло, не было. Рабы никогда не играли решающей роли ни в одном из рабовладельческих государств, потому что труд одного свободного крестьянина всегда был производительнее труда пятидесяти подневольных рабов. В основном рабы составляли собой домашнюю челядь, чернорабочих (ассенизаторы, мусорщики, гробокопатели и т.д.) и строителей общественных сооружений. Такое положение могло бы сохраняться до сегодняшнего дня и ничего в экономике не пострадало бы. Нет никаких экономических причин тому, чтобы рабство не нашло в нашем времени места, или не принесло бы даже какую-то социальную "пользу" на грязных работах. Сохранись рабство, и многие вопросы тех же муниципальных хозяйств просто отпали бы. Но рабства нет! Почему? Кто-то ввел в мир знание о том, что это бесчеловечно, если человек становится просто средством для блага другого человека. Вспомним: когда в Америке отменили рабство? В середине 19 века! А теперь вспомним: какие экономические причины побудили это сделать южных плантаторов? Да никакие! Общественное мнение заставило. А его (это мнение) какие причины из экономики сформировали? Тоже никакие! Вдруг стало всем ясно, что дальше с этой мерзостью жить нельзя, хоть экономически и выгодно. Понятие равенства наполнилось откуда-то понятием равенства всех. Добро возросло.

Доисламские арабы закапывали новорожденных девочек живьем в песок, если их было уже более двух в семье. По каким-то их понятиям, очевидно, в этом была какая-то существенная польза (кстати, о пользе!). Какая, - не совсем ясно, если ставить ее рядом с жизнью ребенка. Но это сейчас мы готовы бросать на любые весы жизнь одного ребенка в уверенности, что она перевесит собою все, чтобы не было положено ей в противовес. А тогда такого понятия, как "ценность человеческой жизни", даже и не было, и матери не бунтовали. Социальные предпосылки к тому, чтобы было больше сыновей и поменьше дочерей, на Востоке еще сохранились, и пока незыблемы. Но никому и в голову не придет сейчас решать эту проблему таким механическим образом отмены результата родов по половому признаку через обыденное убийство. Кто бы помешал этим бедуинам сохранить данную "традицию" в нынешнее время в их недоступных никому кроме них пустынях? Никто! Что произошло? В их мозгу появилось понятие о том, что это недостойно человека, и они этим понятием руководствуются, несмотря на некоторые свои экономические неудобства, которые вызываются повышением требовательности Добра к их действиям.