Мелхиседек. Книга 2. Человек - Нюхтилин Виктор Артурович. Страница 90

Самое противоречивое явление в истории - войны, несмотря на свою фиктивную внешнюю ясность и некоторое изначальное несоответствие нравственности вообще, также претерпели во времени совершенно удивительные превращения под напором нравственного вмешательства. Уж, казалось бы, что может слушать и чему может вникать война, которая нацелена всеми своими средствами на решение крайнего вопроса - или тебя, или ты? Основная цель войны в тактическо-операционном плане - уничтожение армии противника. Но это только сейчас! Раньше война подразумевала, что оккупант будет убивать, грабить, насиловать и изгонять мирное население. А еще раньше и брать в рабство. Прошло очень много времени, прежде чем в сознании людей возникло понятие "мирного противника", против которого применение оружия, не обусловленное военной необходимостью, - неоправданная жестокость. Только в 20 веке появилось понятие "военное преступление", именно, как преступление против мирного населения. А до этого по праву победителя мирное и беспомощное население убивалось, если не успевало уйти в леса и болота. Иисус Навин, как с захлебывающейся гордостью пишется в Библии, убивал жителей покоренных городов всех, до единого. Если провести Нюрнбергский Процесс по преступлениям против человечества на итогах всей истории, то еврей Навин сидел бы рядом с антисемитом Гитлером и, возможно, у них был бы даже один адвокат на двоих - суть защиты была бы одной и той же по аналогии самой сути преступлений обоих. Но Гитлер осужден людьми его времени, а Иисус Навин людьми его времени сделан героем. Вот как изменились понятия нравственности!

Позже греки в своих междоусобицах уничтожали население городов полностью - мужчин убивали, а женщин и детей продавали в рабство. Ассирия покрывала стены завоеванных ею городов кожами из жителей. Обычай такой был. А зачем еще жители городов, как не для этого, в самом-то деле? Карфагенские воины Ганнибала Гизгена, взяв очередной город, украшали себя отрубленными частями тел их жителей. Развешивали по себе, как регалии. Руки, ноги, головы, кто во что горазд. Такие действия входили в состав понятия воинской доблести! Полководец, который не учинил резни на захваченных землях, был недостаточно доблестным, а солдаты, которые этой резней не упивались - плохие солдаты. Не странно ли, но по действительным фактам истории все население тех времен стояло из одних Чикатило! Но этот-то хоть знал, что поступает преступно, и его пример ужасает всех остальных, живущих сейчас. А те ведь считали, что поступают по самым высоким принципам действующих понятий о хорошем и плохом, и, наоборот, являли собой пример для детей! Так разве не усилилось Добро за это время в мире?

Все агрессивные войны по своему существу во все времена были грабительскими и преследовали одну простую цель - разорить соседа и забрать его имущество себе. Этих целей никто не скрывал, и этими целями вдохновлялись полки и когорты, а достижение этих целей создавало тем больше славы командиру, чем больше было награблено. В отчетах о победах подробно фиксировалось, сколько мешков, кораблей, пудов, сиклей, мер, телег, голов, штук и прочего наворовано силой в промыслово-завоевательном походе. Чем больше ограбил, тем более величественна была по смыслу победа. А что теперь? Теперь каждая агрессивная война, имеющая те же экономические цели попользоваться чужим, рядится в тогу необходимости. То политической, то национальной, то еще какой-нибудь, но никто уже прямо не заявляет - хочу силой оружия награбиться от пуза! Потому что за это славы уже не видать. Возникло понятие неправедной войны, и каждый стремится эту неправедную войну подать как нечто совсем не то, чем она на самом деле является. Природа войны осталась той же, природа человека, опирающегося в действиях на методы войны, так же все та же, а природа нравственной оценки всего этого - другая! Наверное, не извнутри самой войны она, все-таки, возникла, эта нравственная установка, что нападать и забирать чужое даже через личное геройство легионов - зло.

А что произошло с имиджем воителей? Раньше быть агрессором считалось высшей добродетелью. Везде у всех народов самым почетным добавлением к имени своего предводителя была пометка "-Завоеватель". Этим гордились все поколения данной династии, и за это народ любил своих героев. Быть человеком, помышляющим день и ночь только о том, как бы напасть из-за угла на соседа, убить его, отнять имущество, забрать его женщин и детей, - это было просто-таки делом чести! Именно такой образ главаря-правителя вызывал восхищение и любовь своих, а также зависть чужих. А теперь? Теперь каждый в любой войне с обеих сторон старается доказать, что это на него напали, а он только защищается. Потому что если продемонстрировать свою агрессивность, то это будет порицаемо и закончится международной обструкцией. И войны, и агрессоры, их затевающие, вынуждены действовать "на тихаря" и осторожно - нравственный смысл агрессии полностью перевернулся, став из похвального преступным.

Глядя фильмы про викингов, понимаешь, что эти мужчины могут вызывать симпатию только в условиях тех понятий нравственности, которые господствовали в их время, что мы и предполагаем, когда восхищаемся их военным умением. Но если сейчас объявится еще где-либо клан умелых воинов, которые решат, что пахать землю, разводить скот и производить продукцию на заводах - не мужское дело, а мужское дело - грабить всех подряд своей теплой компанией и на это жить, то их правомерно сочтут просто ублюдками, на которых надо натравить спецназ и вертолеты. Времена изменились. Теперь грабеж уже не может быть формой деятельности, приравниваемой к земледелию или ремесленничеству. Грабеж теперь не форма законного пропитания, а просто грабеж. Понятие осталось, а содержание его полностью изменилось в противоположную сторону. Опять, просим заметить, в сторону Добра.

Война - огромная мясорубка, где людей бросают в ее жерло и насколько лучше, чем чужая, крутит своя мясорубка, настолько вернее победа. С этой целью во все века все штабы были озабочены созданием все нового и нового по своим возможностям оружия. Оружие решает исход войны почти так же, как тот народ, который это оружие в руках держит. Народ один и тот же, испытанный и верный. Какой есть, - такой есть. Другого для войны не будет. А вот оружие можно совершенствовать, и тем самым увеличивать свои шансы. Прямой интерес и прямая зависимость - чем лучше поражает врага твое оружие, тем больше ты в нем заинтересован. Так все и было до тех пор, пока откуда-то, совершенно нелогично для логики войны, возникло понятие "запрещенного оружия". Уж как хорошо поражают врага разрывные пули и газы, а - запрещены! Почему? Чтобы понизить свои шансы? Нет, чтобы не противостоять неожиданно вставшему над законом войны закону Добра, который говорит, что войны войнами, а людьми оставаться в них все же надо. Когда царское правительство России отказалось от производства шимозы (специальной системы осколков, способных проникать в комендорские башни и уродовать там орудийные расчеты наподобие тысячелезвийной бритвой), то уже тогда возник совершенно новый для военных мотив отказа - не по-божески так воевать: не удалью, а подлостью. И когда в Цусимском сражении японцы косили наши команды той самой шимозой, которую Россия не захотела производить, то это могло стать уроком для всех - воюйте с любой жестокостью, война все спишет. Этот пример, однако, не произвел собой никакого последнего вывода о соразмерности средств поражения понятиям морали, и через тридцать лет люди, вспомнив, что они люди, стали договариваться воевать без применения средств, которые можно отнести к категории "не по-божески" действующих. Как это не кощунственно прозвучит, но войны и те стали ближе к Добру.

Еще в 19 веке действовало международное, так называемое, "право войны". Захватил земли - они твои. Хватило силы отнять территорию - будет твоя до тех пор, пока кто-то другой не оттяпает её назад все по тому же праву войны. Удобно было. Набрался силенок, двинул на соседа, оттеснил его, переименовал улицы и города на свой лад, насадил свою администрацию - и теперь моя земля. В международном праве такие акты засчитывались, и перемена суверенитета земель всегда признавалась. Страдали от этого, конечно же, малые народы, которые не смогли создать своего государства и пытались остаться вне зоны споров больших народов. При этом, например, когда побеждали турки, то кавказские народы переходили в подданство Турции, а когда побеждали русские, то эти народы становились подданными России. Ни Турция, ни Россия даже и не задумывались о том, насколько насущно горцам вообще быть чьими-либо подданными. Когда турки пришли на эту землю, они считали ногайцев и кавказцев своим турецким населением, а когда Россия вытеснила Турцию на другой берег Черного Моря, то стала это же население считать российским. Сами кавказцы во все горло кричали и тем и другим, что не хотят ни того, ни другого гражданства, а хотят жить вообще без всякого государства, как чужого, так и своего, но по праву войны их никто не слушал.