Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич. Страница 100

История, с точки зрения Делёза, есть не что иное, как субъективная презумпция. Она переписывается столько раз, сколько происходит смен правящей идеологии, а в остальных случаях не производящие деконструкции наивные умы и всевозможные ментальные, психические, социальные и экономические помехи извращают ее дополнительно — уже без всякой задней мысли, просто чтобы превратить в труху.

Поэтому ризома существует в постистории, и время, с которым она имеет дело, это постисторическое время.

Темпоральность

В основе понимания времени постмодерном лежит идея локальности времени. Время не есть нечто общее и универсальное. В каждом сегменте ризоматического мира своё время. Постмодернисты предпочитают использовать не наивный и не критический термин «время», отдающий предрассудками классического позитивизма, но феноменологический термин «темпоральность». «Темпоральность» они трактуют как «время», обладающее признаком локальности.

Темпоральность не пустое место для развертывания событий, но нечто рождающееся из самих событий. Событие в постмодерне фундаментально. Нормативным событием считается произвольная реакция тела на другие тела, т.е. событие мыслится как нечто телесное.

Событие всегда сингулярно и неповторимо. «Метаморфозы и перераспределения сингулярностей формируют историю. Каждая комбинация и каждое распределение — это событие», — пишет Делёз. Но «чистое событие» совершенно бессмысленно, а, следовательно, пусто. Отсюда темпоральность постмодерна (т.е. собственно поствремя) разделяется на две категории — хронос и эон.

Время ризомы: хронос и эон

Делёз не случайно обращается кдвум категориям, относящимся к досократическому, мифологическому периоду греческой философии. Как мы видим, постмодерн всегда заигрывает с премодерном и через премодерн подкалывает и разрушает модерн. При этом он не противопоставляет их между собой, как сделали бы представители модерна или премодерна, а искусно смешивает, потом разделяет, как бы поливая одно другим, без какого-либо четкого выведения правоты той или иной парадигмы... Этим безразличием и равноудаленностью и от парадигмы модерна и от парадигмы премодерна постмодерн намекает на свою собственную позицию, которая не является ни той ни другой. Но поскольку парадигма модерна и парадигма премодерна исчерпывают всё возможное (онтологическое и дезонтологическое) содержание парадигм, то для парадигмы постмодерна остается очень узкое место, место с нулевой площадью. Это, фактически, место ризоматического мгновения между стеблем и корнем, называемое «поверхностью».

Место (или ситуация) постмодерна — это нечто гибкое, веселое, ироничное, ускользающее и зловещее одновременно; его практически невозможно схватить. Когда мы спрашиваем, где развертывается постмодерн, любой постмодернист ответит: «Задавая вопрос «где?», то есть вопрос о месте и пространстве, вы насилуете ризоматическую свободу быть без места, быть в «утопии», потому что вы, видимо, «фашист»...» Разговор на этом заканчивается.

Вернемся к дискурсу о ризоме и её времени. Давайте вновь последуем за постмодернистами... Вопрос «куда?» — опять же «фашистский» вопрос. Не будем его задавать.

Мы последуем за дискурсом о ризоме и попытаемся понять, почему представление о поствремени (или о ризоматическом) времени у Делёза определено как хронос и эон.

Вечное настоящее хроноса: телесное время

«Хронос» Делёз определяет как время, которое представляет собой вечное настоящее. Это телесное время, которое включает и то настоящее, в котором мы сейчас находимся, и то настоящее, которое было, есть и будет когда-нибудь настоящим. Причем настоящее, никогда не становящееся ни прошлым ни будущим. Наше настоящее — часть «большого настоящего», т.е. того, которое обнимает настоящее прошлого и настоящее будущего.

В хроносе есть содержание. Хронос полон и телесен. Но телесность хроноса не предполагает разделения тел. Это нерасчлененные тела, не отделенные друг от друга, не сингулярные. Но при этом нельзя утверждать, что эта телесность является общей для всех, так как понятие «все» — слишком сложное и абстрактное. Феноменологически телесность определяется тем, что она есть настоящее, т.е. это настоящая телесность — одновременно присутствующая, наличествующая и подлинная. Она может выступать как нечто сингулярное (не являясь им), а может и как всеобщее (также не являясь им); телесность первична по отношению к единице и множественности. Поэтому-то Делёз и описывает принцип ризомы как «минус один».

Хронос — это форма интеркоммуникации тел без органов или телесной пленки. Вместе с тем, хронос это сама поверхность, состоящая из трения складок, луковичных оберток полупрозрачной телесности, составляющая длящийся цикл вечного настоящего. Не стоит забывать, что в случае с Делёзом мы имеем дело с радикальным материалистом. Следовательно, постонтология ризомы понимает настоящее как настоящее тел, как телесное настоящее.

В хроносе, в чистом переживании телесности, нет и не может быть никакого события. Во времени как хроносе ничего не происходит и не может произойти, поскольку телесность дана здесь не как событие, а как факт. Нет разделения на субъект и объект, на «мое тело» и «твое тело», и вообще нет понятий «тело» и «не тело», поскольку тело мыслится здесь как бесконечная кожа, отделяющая одно от другого, но никогда конкретное одно от конкретного другого, а значит, ничего не отделяющая.

Для того, чтобы усвоить понимание ризомы Делёзом, можно представить некий киноэкран, сделанный из человеческой кожи, на который проецируется живой человек. Эти проецируемые образы человек не видит, а лишь воспринимает спиной или кожей, как некую теплоту, покалывание, похлопывание световых образов. Очень сложный образ, согласен, но никто и не обещал, что с постмодерном всё будет просто.

Эоническая темпоральносты прошлое и будущее без настоящего

Идея телесного хроноса, где всё живет в настоящем и нет прошлого и будущего, пересекается с перспективой эона. Эон — это другой модус тем-поральности. Эоническое время, по Делёзу, это время, которое в отличие от хроноса как раз не имеет настоящего и состоит только из прошлого и будущего.

Как это эоническое время появляется в хроническом времени Делёз не объясняет, лишь отсылает нас к диалогу Платона «Парменид», где Парменид беседует с учениками.

Там ставится вопрос о том, что такое движение. Парменид говорит о том, что если движение есть, то тело двигается. Если тело в покое, то движения нет. Соответственно, и движение и покой не могут быть причинами друг друга. На самом деле, должно быть нечто, что приходит вдруг, некий «атопон», то есть «безместная», неуместная, странная вещь («атопон» — по-гречески «неуместное, странное»), которая является внеположной причиной движения и покоя, не являясь ни покоем, ни движением.

Этот пример (у Платона, естественно, а не у Делёза) относится к манифестационистской версии парадигмы премодерна. Мы говорили о парадоксе волшебной точки, которая создает пространство и не является пространством. Поэтому тезис «ни покой, ни движение» легко осмысляется манифестационистским сознанием как прямое проявление имманентно-трансцендентной причины, как вторжение бытия, обнаружение онтологической (эссенциальной) подоплеки пространства.

Но для Делёза это «вдруг» («атопон») является некоей самостоятельной и необъяснимой (ad hoc) реальностью, которая внезапно и без всякой связи со структурой хроноса порождает в хроносе эон. В стихии вечного настоящего полупрозрачной телесности возникает своего рода сбой, и в локальной точке сбоя развертывается эон как вертикальная ось. Завивающийся лабиринт хроноса пересекается прямолинейным лабиринтом эона.