Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич. Страница 16

Исходя из отрицательной симметрии между основными понятиями модерна и премодерна, мы можем построить довольно занимательную систему соответствий, которая станет матрицей перевода одной парадигмы в другую. Например, пусть нам дано какое-то (условно нейтральное) явление. Если в парадигме премодерна оно берется с положительным знаком, то в парадигме модерна с отрицательным и наоборот. Если премодерн говорит чему-то «да», то модерн говорит «нет». Между ними существует совершенно ясная и понятная система взаимоотношений: перевернем традиционное — получим современное, отрицая современное, получим традиционное. Например, скажем «нет» современному миру, яростное, волевое и умное «нет», а не писк «несогласного», и независимо от нашего отношения к современной нигилистической метафизике, придем к утверждению Традиции, именно в силу существования между модерном и премодерном обратной симметрии.

Что же происходит со множеством понятий постмодерна? Оказывается у них нет ни прямой ни обратной симметрии ни с модерном, ни с премодерном. Для того, чтобы обнаружить аналог какого-то явления из эпохи модерна в эпохе постмодерна, необходимо отрицать это явление, то есть сказать ему «нет». При этом принципиально важно избежать постановки на место этого явления соответствующего элемента Традиции. Практически нужно сделать нечто невозможное — пойти туда, не зная куда, принести то, не зная что. Множество постмодерна — это отрицание соответствующих элементов множества модерна без подстановки на их место элементов соответствующего множества премодерна. К примеру, парадигма Традиции утверждает в своем центре «Бога». Парадигма модерна утверждает: «Нет, не Бог в центре, в центре «человек». А парадигма постмодерна говорит: «Нет, не человек, он умер, но и не Бог, он тоже умер, а что — мы точно не знаем, знаем лишь наверняка, что не Бог и не человек, они умерли». А что же тогда?

Оставайтесь с нами, узнаете в ходе дальнейших лекций.

Чем в таком случае является постфилософия? Исходя из методологии множеств, можно дать только один ответ: постфилософия, безусловно, не является философией и не имеет с ней ничего общего, но она не является и религией. Это крайне тонкое движение мысли требуется для того, чтобы понять, к чему мы продвигаемся.

Терминологический тезаурус постмодерна

В рамках постфилософии возникает абсолютно новый набор тех модулей, вещей, элементов, принципов и понятий, дать законченное определение которым чрезвычайно трудно. Весь стиль постмодерна и, соответственно, постфилософии — стиль ироничный, парадоксальный, несколько идиотский, поскольку любое утверждение, сделанное по инерции будет попадать либо в модель привычной для нас парадигмы модерна, либо в полубессознательные структуры сновиденческого, смутно религиозного мировосприятия остаточного премодерна, а этих попаданий надо избежать любой ценой. Значит, от нас требуется определенное усилие, чуткое соскальзывание к новому — «новенькому» — языку.

«Поствсе» и удачливые дебилы

Если в эпоху модерна, классической философии, мы говорили: «все»(«pav» по-гречески, «alles» по-немецки), «целое», то в постмодерне мы имеем дело не со «всем», а с «поствсем». Возникает новое понятие — «поствсе». Цитата Конша, с которой я начал лекцию, помогает понять, о чем идет речь. Если мы раньше имели дело с «monde», «mundus», то сегодня мы имеем дело с «экстравагантным ансамблем», который приходит на место мира, «le monde». Начинается господство «immonde». Это не просто игра слов, это — сдвиг понятий. В философии современности (модерна) всегда существовала идея о некоей высшей истине, лежащей в центре мироздания и предопределяющей ее устройство. Это идея онтологической структуры, которую мы, возможно, не знаем, и, может быть, никогда не узнаем, но которая существует и предопределяет строй реальности. В постмодерне в оценке этой идеи происходит мягкий откат. Утверждается, что мы, скорее всего, не знаем, вообще существует ли она. Во-вторых, даже если она и существует, нам это не интересно.

Нам лень рассуждать о целом, скрытом, глубоком, внутреннем, существенном. Но нам эфемерно интересны различные фрагменты, кусочки, каждый из которых должен быть насыщен той энергией, которая нас сиюминутно опьяняет и вдохновляет. И нам безразлично, части ли это какого-то скрытого от восприятия целого или что-то само по себе. Этот вопрос постмодерну чужд. И мы просто передвигаемся от одного энергетического узла к другому, кли-кая по нему, как по баннеру, в интернете, не задумываясь об общем устройстве этой реальности. Возникает система отдельных частиц, которые не мыслят себя частицами чего-то целого. Это часть без целого.

Даже самый опустившийся человек модерна — пьяница, идиот, двоечник — понимал, что есть что-то, что бывает у отличников и порядочных людей в норме, что есть что-то далекое и недоступное ему, падшему, неудачливому, есть некое целое, некое все. И это все имеет определенную структуру, к пониманию которой он, неудачник, из-за своей никчемной и низкой сущности не прорвался. И эта мысль, что все все-таки есть, что существует нечто цельное, приличное, законченное, совершенное, пусть недоступное и далекое — вдохновляет любого, даже самого пропащего человека модерна.

В постмодерне идея «всего» исчезает. Мультипликационные персонажи MTV Бивис и Батхед являются классическими акторами постмодерна. Если посмотреть на структуру их мультипликационной деятельности, они окажутся последовательными дебилами. У них никогда ничего не получается, у них все падает из рук, но совокупность абсолютно абсурдных и разрозненных действий и соображений приводит их всякий раз к определенному частному успеху. Отсутствие цельности, отсутствие даже личной программы, зацикленность на второстепенных пустяках, в результате приводят их к удаче. Рано или поздно, им дают бензин, ставят именно тот клип, который они хотят посмотреть. Другой пример: американский фильм «Тупой и еще тупее». Два дебила соревнуются в идиотизме, и в результате выигрывают все, что возможно. В принципе, это абсолютный код постмодерна.

Или другой фильм «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», где показаны приключения двух нарколыг, гонзо-журналиста и его адвоката, которые путаются в двух соснах, проваливают все, что можно, а в итоге все получается нормально и выходит великолепный репортаж. Если в эпоху модерна подобная расхлябанность, фрагментарность, утрата цельности воспринимались бы как ужас и трагедия («человек не может добраться, не может выздороветь, не может достичь поставленной цели»), то в наше время дауны, полудурки, трансвеститы, «freaks» всех мастей — люди совершенно фрагментарные — становятся вполне нормальными и удачливыми элементами экстравагантной реальности. И американское общество, американская культура, американская богема являют собой архетип и образец таких «фриков». Эта концепция заложена в фильме «Freaks» Тода Браунинга. Совокупность уродов, вырожденцев и первертов, каждый из которых представляет собой аномальное развитие или недоразвитость какого-то из элементов, складывается в общий сносный, но довольно зловещий хор. Эти существа действуют в пространстве постреалъности. Сами по себе они являются аномалиями и продуктами вырождения. Но они перестают воспринимать отсутствие ума, ноги или руки как некий недостаток. Они воспринимают свою внешность как альтернативную, а свое сознание как альтернативное сознание. Если раньше считали: глупость — это недостаток ума, то здесь глупость осмысляется как нечто самодостаточное, как иной, альтернативный ум, а, например, однорукость — как некая альтернативная внешность человека. Такое возможно только в постреальности, где сбиты прицелы и нормы относительно того, что является цельным, законченным, полным, совершенным. Таким образом, систематика уродства и патологии становится вполне надежной основой в контексте «поствсего». На место «универсума» (по-латыни universuum — это «единоориентированный процесс») приходит «постуниверсум» или «плюриверсум», где существует нескоординированное движение разных сегментов (частей без целого) к разным целям. Возможно, этих целей и вовсе нет, тогда движение принимает еще более занимательный характер.