Лекции Президентам по Истории, Философии и Религии - Ключник Роман. Страница 176

Интересно, что противоречит полностью Э.Радзинскому и А.Бушкову и доказывает причастность еврейского сообщества к убийству Столыпина не кто иной — как ведущий современный еврейский идеолог С. Резник. Именно С. Резник в своей книге цитирует слова-мотивацию убийства Столыпина (будет процитирована ниже) и открывает ещё одну причину недовольства еврейского сообщества Столыпиным — «так как дело Бейлиса заварилось именно при Столыпине и, конечно, при его ощутимом личном участии, ибо охранка министру юстиции Щегловитову не подчинялась, она подчинялась Столыпину, который совмещал пост премьера с постом министра внутренних дел».

Да, Резник был прав — связь просматривается между этими двумя убийствами. Именно в Киеве за пол года до убийства Столыпина был зверски необычным способом убит 12-летний мальчик Андрей Ющинский ученик Киево-Софийского духовного училища. В этом убийстве обвинили еврея Бейлиса, причём обвинили в ритуальном убийстве. Началось следствие — назревал невиданных масштабов скандал. Следствие с невероятными приключениями длилось ещё два года после убийства Столыпина и закончилось оправданием Бейлиса. (Этот случай мы рассмотрим в следующей главе).

Убийство Столыпина евреем могло привести к масштабным еврейским погромам, тем более — ещё были свежи в памяти еврейские погромы в том же Киеве в 1905 году. Вот что об этом писал Дубнов:

«В начале сентября в Киеве… был убит Дмитрием Богровым министр Столыпин… Тотчас явилась мысль о погроме: скопившиеся в Киеве черносотенцы могли, в ответ на террористический акт еврея, устроить там резню среди евреев. Там уже началась паника и бегство из города. Но Николай Второй дал знать, что погром в его присутствии нежелателен, и страсти улеглись».

Расчёт был верным. Ибо, во-первых, из истории прошлых лет все знали, что император Николай II очень негативно относится к еврейским погромам и тем более не допустит их в его присутствии.

Во-вторых, время для убийства самое подходящее — как раз царская семья была недовольна Столыпиным и желала его убрать с политической арены (но не из жизни), следовательно, можно было ожидать от «попутного союзника» снисхождения. И в третьих, все уже знали о конфликте и противостоянии Столыпина и Распутина, ибо тень подозрения падала на Распутина (а так оно и случилось) и слухи об этом специально раздувались не только для того чтобы отвести подозрение на истинных заказчиков, но чтобы наказать попутно Распутина, «убить двух зайцев».

Дело в том, что в этот период у Распутина было два друга: священник Илиодор и Саратовский епископ Гермоген, с которыми он ещё дружил и не рассорился. Распутин считался их покровителем перед царём и царицей. А они уже несколько лет (примерно с 1909 г.) в своих проповедях открыто декларировали антисемитские идеи. Причём Илиодор был прекрасным зажигательным оратором и собирал толпы своих поклонников.

Их сторонники клеили на домах листовки такого содержания — «Братцы! Не сдавайте Руси врагу лютому! Мощной грудью кликнете: «Прочь жидовское царство! Долой красные знамёна! Долой красную жидовскую свободу! Долой красное жидовское равенство и братство! Да здравствует один на Руси батюшка-царь наш православный, царь самодержавный!»

Еврейских погромов не было, однако подобные лозунги и разоблачения могли их легко спровоцировать, поэтому, конечно, еврейское сообщество ненавидело Илиодора, Гермогена и Распутина. Как указывает Радзинский — Илиодор с Гермогеном организовывали даже антиеврейские агитационные пароходные рейды по Волге с остановками и выступлениями в различных городах.

Осталось взглянуть на личность террориста-убийцы. «Высокий, худой, толстогубый, с выпуклым лбом и лошадиными зубами, Дмитрий Багров всегда был изысканно одет. Его часто видели в дорогих клубах и ресторанах…», — рассказывает С. Резник, —

«В 1905 году восемнадцатилетний юноша, внук известного русско-еврейского писателя и сын состоятельного адвоката и домовладельца с солидными связями в высшем киевском обществе, поступил в Киевский университет и сразу же попал в среду революционно настроенной молодёжи. Из боязни, что опасные увлечения доведут до беды, отец вскоре услал его за границу, в Мюнхенский университет, где уже учился старший брат Дмитрия Владимир».

Вернувшись в Россию, Богров за деньги папеньки стал кутить по ресторанам, но это в конце концов ему приелось. Необходимо было заняться чем-то серьёзным. Работать он не хотел, да и в этом не было никакой необходимости — денег у него хватало, — его папенька в российском «гетто» жил прекрасно.

И Богрову-младшему «ничего не оставалось» как начать бороться с ненавистным российским руководством. Поскольку это был не 1901–1905 гг. — и на каждом углу бомбы не бросали, то этот молодой еврей выбрал самый «интеллектуальный» метод борьбы, считавшийся тогда высшим пилотажем — подобно Азефу играть с полицией в кошки-мышки, то есть бороться с властью будучи мнимым агентом полиции. Это позволяло чувствовать себя сверх умным и хитрым — брать деньги у полиции и потом за эти же деньги организовывать террористический акт, а затем, будучи «помощником» полиции её же путать, «помогать» следствию, попутно вытягивая из полиции ценную информацию и раскрывая для еврейского сообщества истинных агентов.

Но похоже особым талантом на этом поприще Дмитрий Богров не отличился, даже С. Резник заметил — «Но Богров не был Азефом, он был маленьким азефиком»,

«Словом, ничего полезного ни для революционного дела, ни для охранки провокатор не извлёк. А затем уехал за границу и в Питер уже не вернулся. В марте 1911 года (он снова в Киеве) у нему явился Пётр Лятковский, один из прежних товарищей анархистов, только что освободившийся из тюрьмы».

Так как эта двойная игра у него не получилась из-за нерадивости, то его товарищи по террористической организации заподозрили безосновательно Богрова в измене. С. Резник:

«Позднее Лятковский расскажет, что Богров первый заговорил с ним о том, что товарищи его подозревают в связях с охранкой; что он опозорен, успел поседеть от переживаний и не знает, как доказать свою невинность. Лятковский посоветовал ему «реабилитировать себя». На это Богров мрачно усмехнулся и сказал, что сможет пойти и убить первого попавшегося городового, но какая от этого будет польза? И вдруг патетически воскликнул:

«Только убив Николая, я буду считать, что реабилитировал себя!»

«Да кто же из революционеров не мечтает убить Николая?» — возразил Лятковский».

«Нет, — воскликнул Богров, — Николай — ерунда. Николай — игрушка в руках Столыпина. Ведь я — еврей — убийством Николая вызову небывалый еврейский погром. Лучше убить Столыпина. Благодаря его политике задушена революция и наступила реакция».

Ну что ж — преступная логика террориста была верная — Николай II наносил России только вред, а всё что в это время созидательное происходило — исходило от Столыпина. И если бы не Столыпин, то большая вероятность того, что террористическая война закончилась бы по-другому, и 1917 г. наступил бы раньше. Богров нанёс огромный ущерб стране, в которой вырос, но стал героем среди своего народа — на это обращает внимание в своём исследовании А. Солженицын:

«Первый русский премьер, честно поставивший и вопреки Государю выполнявший задачу еврейского равноправия, погиб — по насмешке ли Истории? — от руки еврея… В кругах киевского (и петербургского, где зреющий убийца побывал) еврейства действовало то всерадикальное Поле, в котором молодой Богров счёл себя вправе и даже обязанным — убить Столыпина.

Столь сильное было Поле, что позволило такое соединение: капиталист Богров-отец возвысился, благоденствует при этом государственном строе, Богров-сын идёт на разрушение этого строя, — и отец после выстрела, публично выражает гордость за такого сына. Оказалось, что не совсем уж одиночкой был Богров: ему тихо аплодировали в тех состоятельных кругах…

И во что даже трудно поверить, киевская еврейская община не выступила с осуждением или сторонним сожалением по поводу этого убийства. Наоборот. После казни Богрова многие студенты-евреи и курсистки вызывающе нарядились в траур».