Белая чума - Герберт Фрэнк Патрик. Страница 48

Что можно поделать с Кевином О'Доннелом? Этот человек такой же сумасшедший, как и бедный О'Нейл. Доэни чувствовал, главным образом, жалость к Кевину, однако что-то же должно быть сделано. Избежать этого было нельзя. Доэни взглянул сквозь покрытое листвой дерево на небо с рваными пятнами голубизны.

– Ирландия, Ирландия, – прошептал он. – До чего дошли твои сыны!

Он хорошо понимал Кевина – вся эта борьба и смерть с тобой рядом. Это зажигало огонь в каждом ирландце. Это длится так долго, столько поколений это пережило, что тягостное, неугасимое пламя стало непременным спутником ирландской души. Оно укрепилось там связью притеснений и голода и поддерживается в каждом новом поколении при помощи историй, рассказываемых ночью у очага – о жестокости тиранов и агонии предков. Вызывающая содрогание действительность о тяжелом труде в Ирландии никогда не была дальше от ирландца, чем рассказы о его собственной семье.

Доэни взглянул налево, где из Килмейнхема появилась группа вооруженных боевиков Финна Садала. Они не обращали внимания на человека, прислонившегося к стене.

«Вот идет огонь грядущий», – думал Доэни.

Ирландское прошлое – это угрюмые тлеющие угли, всегда готовые разгореться. Уныние приходит сразу, как только исчезает ярость. Эта ненависть к английскому; именно она являлась осью их жизни. Каждый новый ирландец требовал, чтобы тысячи лет жестокости были отомщены. Это было то, чего так жаждала ирландская душа.

«Это источник нашей страсти, мрачный подтекст каждой шутки. А объект нашей ненависти никогда не был дальше от нас, чем шестьдесят миль через Ирландское море».

«О, Кевина легко понять, но труднее остановить».

Доэни оттолкнулся от холодной стены Килмейнхемской тюрьмы. Пот холодил его кожу. Он повернулся и пошел в направлении Королевской больницы.

Я должен немедленно позвонить Адриану».

27

Кети О'Хара сидела за маленьким, вделанным в стену столиком в своем новом помещении, записывая в дневник слова, которые она не могла сказать Стивену. Она знала, что уже больше 10:30 вечера, так как только что слышала, как Мун Колам и Хью Стайлс заступили на пост во дворе замка, который, думала она, уже должен быть полностью заложен кирпичом и накрыт крышей. Дневной свет померк и стал значительно тусклее, чем тогда, когда они переместились сюда.

Она записывала в дневнике:

«Мне не нравится Адриан Пирд. Он слишком любит чувствовать себя в роли начальника».

По справедливости сказать, она знала, почему Стивен так восхищался этим человеком. Нельзя отрицать, что Пирд великолепно владеет делом, однако он требует, чтобы это признавали на каждом шагу. «В нем чего-то не хватает, – думала она. – От Пирда не исходит солидная надежность, как от Стивена. Я веду себя неблагодарно».

Все сделанное здесь было частью проекта по удержанию чумы за порогом всего лишь для одной женщины – ее самой. Все было предусмотрено до мелочей, так они уверяли ее, чтобы она была довольна в этом затянувшемся заключении. Всего лишь через одиннадцать дней после того, как Стивен почти силой затолкал ее в герметичную цистерну, явилась огромная толпа людей с грузовиком, и кранами, и большими механизмами. К ночи они уже были готовы перевезти цистерну с ней и Стивеном внутри, как с двумя бобами в горшке. Все вокруг было оцеплено солдатами – бронированные машины, мотоциклы и винтовки. Воздушные насосы и большой дизельный генератор перевозились на грузовике вместе с цистерной. Их шум, раздававшийся так близко, встревожил ее, и она прижалась к Стивену.

– А что, если цистерна сломается?

– Она стальная и очень прочная, дорогая. – Прижав ухо к его груди, она слышала, как гулко отдается здесь его голос и равномерно и сильно стучит сердце. И этот звук больше самих слов успокоил ее.

В какой-то момент она поглядела через иллюминаторы и увидела огни города, сияющие в ночи вдалеке за полями. Когда они спустились в долину, на отдаленном холме появились огни, а однажды стрельба остановила конвой у моста, где поблизости в текущей воде отражались звезды. Она свернулась в клубок, прижавшись к Стивену, пока грузовик снова не начал двигаться.

Наконец они прибыли на этот двор, освещенный яркими прожекторами, установленными на высоких наружных стенах. Через иллюминаторы Кети увидела вокруг лежащие грудами камни и кирпичи, штабеля цемента в мешках. Во дворе потрескивали голубоватые огни сварки, люди работали над большими стальными листами.

– Они строят нам жилье побольше, дорогая, – объяснил Стивен. – Шлюз камеры будет подогнан ко входу в другое помещение.

– Это безопасно?

Источник ее страха был понятен. Рассказы об умирающих женщинах (по радио и от других людей) наполняли ее ужасом.

– Адриан стерилизует это место и все внутри него, – успокоил ее Стивен.

Все равно ей не хотелось выползать через шлюз в соседние комнаты, когда рабочие закончили их. Стивен сообщил, что в этой новой камере есть телевизор, отдельный туалет и даже ванная.

Для Кети туалет был самой неприятной частью жизни в маленькой цистерне. И это несмотря на ее опыт работы медсестрой и понимание физических отправлений тела. Маленькая барокамера имела вместо туалета герметичную емкость, которая к тому же находилась на открытом месте напротив окна. Фекалии поступали по трубе в стерильный контейнер, специально сконструированный таким образом, чтобы можно было получать образцы для медицинского исследования. Она заставляла Стивена отворачиваться, когда пользовалась этими «удобствами», однако любой, кто пожелает, мог заглянуть снаружи… хотя она должна была признать, что никогда не видела ничьего лица в окошке, пока сидела на этом проклятом унитазе.

И еще запах. За один день это замкнутое помещение насквозь пропиталось вонью отхожего места.

Другой ее жалобой были консервы.

«Холодные консервы!»

Эти два слова, произносимые с отвращением, раздражающе действовали на Стивена. Она знала это, но не могла заставить себя не произносить их.

А вода в стерильных бутылках! Она была совершенно безвкусной.

Новое помещение имело вертикальные стены и плоский стальной потолок. На полу даже был линолеум с бело-коричневым узором, а на скамье рядом с небольшой герметичной раковиной стояла двойная электроплитка. Ничего такого грандиозного, как кухня в коттедже у Пирда, но еду можно разогревать. Еда продолжала поступать в виде консервов, тем не менее. И вода, безвкусная вода в стерильных бутылках! Хотя теперь им иногда перепадала бутылка гиннессовского пива, если оно было произведено до чумы.

Они все еще спали в старой барокамере, однако уже на стерильном матрасе, который им оставили в новом помещении. Несмотря на то, что он покоился на большом листе фанеры, подпертом посредине деревянными брусьями, матрас немного прогибался к середине из-за того, что цистерна имела круглую форму. У этих брусьев была тенденция подпрыгивать и барабанить по стенке, когда они со Стивеном занимались любовью.

– Мы, как животные, в зоопарке! – жаловалась она, думая о том, как мужчины снаружи слышат этот шум.

– Зато ты жива, Кети!

Она не могла объяснить, почему это приводило ее в ужас, вместо того чтобы успокаивать.

«Я жива».

Однако страшные новости, поступающие снаружи, а некоторые из них теперь можно было даже увидеть по телевизору, делали ее продолжающееся существование более тревожным. Она чувствовала себя хрупкой вещью, подверженной ужасным ударам зловредной судьбы.

В своем дневнике она нарисовала грубую карту и отмечала на ней неумолимое распространение чумы – Бретань, Северная Африка, Сицилия, «носок сапога» Италии, затем и сам Рим, цитадель ее веры. Она закрашивала чернилами на своей карте каждое новое зачумленное место и чувствовала, что будто вычеркивает эти регионы из своего мира. Эти чумные пятна были похожи на места, отмеченные на античных картах, – терра инкогнита. Их надо будет заново открывать… если кто-нибудь выживет.