Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире - Ясперс Карл Теодор. Страница 81

Поскольку идеализм игнорирует возможную экзистенцию, он растворяет свободу в рассудке и идее. Позитивизм отрицает свободу. Оба препятствуют сложиться и чуткости к решению, и чуткости к подлинной ответственности и опасности. Под их влиянием может развиться некоторое обманывающее себя самого, мнимо свободное умонастроение, которое, однако, на самом деле просто боится решения. Тогда бывают наклонны соединить идеалистическую образованность и позитивистское знание, но так, что решающим остается при этом неосознанное почтение к жизни вообще, к успеху, как таковому, к авторитету и блеску в мире, а также так, что метафизической мечтательности приходится расплачиваться за то, что она сострадательно скрывает от человека страхи, связанные с пограничными ситуациями.

3. Замеченную границу фактически заставляют забыть.

-Тот, кто, мысля, ограничивается знанием, не может прийти к какому-либо целому, не впадая в заблуждение (Wer sich im Denken auf Wissen beschrankt, kann ohne Irrtum zu keinem Ganzen kommen). Он принужден наталкиваться на границы там, где он не знает, и где все же нельзя сказать, чтобы ничего не было. Хотя не может быть всеобъемлющей системы знания, как абсолютной истины, позитивизм хотят принудить к признанию таковой, или верить в нее как в возможность. Хотя оба они замечают границу; они высказывают ее, но в такой форме, которая заставляет фактически забыть эту границу.

Агностицизм позитивистов представлял собой безразличное суждение, гласившее: есть то, что непознаваемо и потому совершенно меня не касается. В противоположность этому, подлинное философское незнание означает, помимо сознания границы, также призыв (Appell): обрести на пути просветления исполненной делом свободы то, что недоступно для нас или представляется несуществующим на пути объективного знания.

Для идеализма непостигнутое лишь эмпирически действительное, бессилие или дурность (Schlechtigkeit) сугубой природы была столь же безразличной и не заботящей его границей, какой является для позитивизма его незнание. Но там, где действительность как действительность не дает нам покоя, - там разбивается идеализм, там открываются пограничные ситуации, там возможная экзистенция чувствует свой глубинный исток.

Идея имеет иное значение в идеализме, который закругляется как целое ориентации в духовном мире, нежели для философствования из возможной экзистенции. Там идея замыкается в себе, здесь же она в конечном счете пребывает не из себя самой. Замыкающаяся в себе идея заставляет забыть прорывающую (durchbrechende) идею. У Гегеля, правда, каждый круг развития идеи разрывался, но в конце, согласно ему, округло замыкается круг кругов, который уже не может быть разорван, но означает окончательное удовлетворение и примирение всякого бытия со всем⁴⁴. Для Канта, напротив, идеи суть бесконечные задачи, они не суть ни формы, ни субъект⁴⁵; они охватывают оба свои значения, будучи и методическим принципом исследования, и практическим принципом деятельности⁴⁶, а тем самым обретают и объективную реальность, пусть даже лишь неопределенную реальность⁴⁷, и становятся силой жизни в субъекте, который живет в них и из них. Тем самым в лице Канта философствование перешло границу идеализма. Для позитивизма из природного процесса также вытекают задачи, как нескончаемые задачи; но если для него эта нескончаемость остается безразличной, поскольку он находит удовлетворение уже в том, чтобы шагать вперед, в философствовании Канта нескончаемость задач приводит философа к сознанию того, что никакая абсолютная цель не является имманентно возможной, и что, стало быть, мир не может быть замкнут в самом себе (die Welt also in sich selbst nicht zu schließen ist).

К этому замыканию в себе, в мнимой гармонии существования, как бытия, и в пренебрежении к неисследимому приводит абсолютизация мира в позитивизме и идеализме. Но оба они, в самоочевидной для них обоих вере в наличное бытие единого мира, познаваемого в единой картине мира, неизбежно не принимают уж настолько всерьез свои доказательства. В форме гипотез или ориентирующих систем оба предвосхищают то, что, однако же, по своему смыслу вовсе не есть возможная цель. Если принять доказуемость в ее строгом смысле, то весь их прекрасный мир единого космического порядка рассыпается на части. И если они оба осуждают как произвол субъективности ту подлинную форму сообщения философской истины, которая говорит с нами, не имея убедительной значимости, в исчезающих выражениях, то с этой преодолевающей их философской позиции выдвигается, против них самих, требование предъявить действительное доказательство там, где высказываются всеобщезначимые утверждения, и отказаться от доказательств там, где они по смыслу самого дела невозможны. Только в прорыве через границы позитивизма и идеализма окончательно обретается способность видеть возможность философствования.

4. Восхождение экзистенции как граница.

- Позитивизм и идеализм, как два полюса великих систем, зримо показывают нам бытие в его обширности и целости. Однако тишина незримого бытия остается и мешает делу, если его хотят совершать ради него самого.

В восхождении философствования самое важное - это цель. Это восхождение совершается от положительного к идее, через идею - к экзистенции, а от нее - к трансценденции. Идеализм останавливается на идее. Позитивизм, когда он хоронит фантазии идеализма, помогает приготовить трансцендирование к экзистенции.

Восхождение вверено индивиду в его ситуации; что именно ему удастся, неразрывно связано с его особенностью. Он может стать формой некоторого всеобщего, но и его особенность может доходить до исключительности, которая ни для кого не станет путем, но самое большее - лишь ориентиром. Позитивизм и идеализм равно не знают особенного, которое разбивает всеобщее, или которое выбивается из своей роли и становится «мене текел»⁴⁸ для самого состава существования, как всеобщего существования, в том виде, как его понимают позитивизм и идеализм. Однако с их стороны невозможно доказать действительную силу какого бы то ни было исключения против всеобщего и целого.

Это бытие может прийти к себе самому, как существование, только в возможной коммуникации, сущность которой остается неведомой тайной для позитивизма и идеализма. Для них истинно лишь то, что связывает людей как взаимозаменимых отвлеченных разумных существ (austauschbare abstrakte Vemunftwesen); хотя они и допускают симпатию и антипатию как чувства приватного характера, признавая вообще-то сферу переменной естественной душевной жизни человека, но они признают ее исключительно лишь как не имеющую существенности эмпирическую действительность особенного. Их пафос, настаивающий на том, что истинно лишь то, в чем необходимо должен убедиться каждый, кто эго понимает, или что связывает людей друг с другом благодаря всеобщезначимости, оправдан сам по себе лишь относительно; он фальшиво обращается против всякого проявления экзистенциальной коммуникации. Действительность этой коммуникации составляет их границу, доступную не для ориентирования в мире, но только для просветления экзистенции.

Их философская ценность

1. На службе экзистенциального философствования.

-Я не могу уловить мир в зеркало, и не могу сам превратиться в него, - я могу только придать себе должную светлость (Helligkeit), чтобы стать в мире тем, что я есмь. Если разбито замкнутое целое мира, то у меня остается ориентирование в мире.

Позитивизм и идеализм истинны, если получают свой мотив и свое ограничение из более глубоко лежащего истока. Они представляют собою не только действительные, но и, в своей взаимной релятивизации, вполне истинные силы в истории, которую мы видим, и в нашем собственном сознании существования. Без позитивизма нет тела, без идеализма - нет пространства для объективного и содержательного осуществления возможной экзистенции. Экзистенция овладевает силами позитивизма и идеализма для ориентирования в мире и ставит обоих себе на службу. Но в то время как бытие, как просто положительность, есть слепое вещное бытие, бытие, как возможный язык шифров для экзистенции, становится побуждением к трансцендированию; в то время как бытие, как всего лишь идея, оказывается на пути к завершенности косной формой, для экзистенции оно становится пространством совершенного формообразования в исчезающем явлении (Raum der vollendeten Gestaltbildung in verschwwindender Erscheinung).