Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций - Ильин Алексей Николаевич. Страница 60

Но что следует считать «своими» традициями и как стоит относиться к заимствованиям? Русские философы давно твердят об особом пути развития России, об особом пути русского народа. Кто-то указывает на коллективизм русской психологии, хотя в реальности подтверждение идеи о взаимопомощи и любви к ближнему своему (по крови) не находится. Народам Кавказа, например, где каждый считает каждого братом, не чужда общинность, сплоченность и вытекающая отсюда взаимопомощь, чего особенно не хватает русским; хотя мы, равнодушно относясь друг к другу, всегда помогали выжить и подняться цивилизационно и культурно тем этносам, которые когда-либо проживали на территории России. Кто-то пишет о свободомыслии русского, что явно не соотносится со многими годами, проведенными в условиях освобождения от свободы, в ситуации искусственной коллективизации и конформизации; чтобы далеко не ходить за примерами, достаточно посмотреть на опыт прежде всего сталинского периода, когда равенство прав обернулось бесправием равенства. Кто-то настаивает на православной сущности русского сознания, забывая о том, что христианская (и православная) апологетика родилась совсем не на территории Руси, а была насаждена русскому народу агрессивными методами, насиловавшими национальную душу. Добавим, что, помимо христианизации, в нашей истории были еще три глубоких переломных момента, в результате которых произошло кардинальное, а потому далеко не безобидное отрицание прошлого. Это петровские реформы, революция 1917 г. и перестройка.

В петровских реформах была выражена искусственность и «ненашесть» создаваемых общественных структур, хоть Петр много сделал для расширения российской империи, усиления военной мощи России и ее геополитического значения. При разрушении прежних, традиционных структур бытия происходили социокультурные трансформации, основанные на некритичном заимствовании западных стандартов. В революционные годы происходила тотальная деконструкция царской формы жизнеустройства, прежний тип повседневности представлялся в качестве барьера для строительства желаемого социалистического мира, поэтому в каждом человеке будили чувство личного вклада в это строительство, а общество мобилизовывали для осуществления глобального проекта нового мира. Новая идеология и созданный на ее основе быт не находили преемственности со старыми формами жизнеустройства, не перенимали их опыт, так как изначально противопоставлялись им, отрицали дореволюционность. Во время перестройки произошла делегитимация советского жизнеустройства в целом — философии жизни и форм повседневности. Возникли новые — западноцентрированные — ценности, связанные с индивидуализацией, деколлективизацией, опорой на личные инициативы, нормализацией социально-экономического неравенства и т. д. Но даже весь совокупный исторический опыт человечества не даст ни нам, ни любой другой национальной культуре готовый рецепт, поэтому некритичное заимствование всегда деструктивно, особенно если оно происходит резко, революционно, легким и размашистым росчерком пера перечеркивает ценности уже достигнутого, десакрализирует богатство прошлых времен. Преемственность через разрыв едва ли несет в себе конструктивизм. Она превращает историю в дискретные куски событийности.

Нет оснований для серьезного разговора о некоей постоянной субстанции как явления вечного и неизменного в душе народа, которая, давая отпор любым воздействиям, целостно преодолевает историческое время. Национальный характер в процессе времени меняется; сегодня одни качества выступают социально преобладающими, а завтра — другие. Ведь постсоветский человек во многом отличен от своего советского предшественника, равно как так называемый homosoveticus отличается от человека царской эпохи. Может, именно поэтому — вследствие такой изменчивости — невозможно дать исчерпывающий ответ на вопрос «что такое национальный характер?», а потому и эмпирически подтвердить ту или иную концепцию «особого пути» русских. Реальность же указывает на то, что наша страна встает не на «особый путь», а, наоборот, на «унифицирующий путь». Посредством глобализаторских и потребительских тенденций душа русского человека (и не только русского) в общесоциальном смысле теряет какой бы то ни было потенциал разнокачественных проявлений и упрощается. Может быть, именно из-за отсутствия силы и яркой выраженности национального характера, который мог бы выступать фильтром для инокультурных инъекций, наше общество позволяет себе без особой придирчивости принимать те ценности и нормы, которые ему ранее не были присущи.

У нас есть богатая история, богатый опыт, которым, к сожалению, мы плохо умеем пользоваться, дабы не «наступить на те же грабли». Наша история не началась с революции 1917 года, после которой стоящие у власти казарменные социалисты принялись, строя новые социально необходимые культурные образцы, искажать историческую память, актуализируя амнезию на некоторые связанные с «проклятым царизмом» исторические события или просто заведомо неверно их толковать. Наша история не началась с Крещения Руси, после которого христиане под видом борьбы с «бескультурным и диким» язычеством уничтожили многие доказательства существования богатой культуры дохристианской эпохи и выставили себя этакими просвещенцами. Ими были переиначены русские мифы, да и письменность, согласно некоторым историкам, появилась ранее Кирилла и Мефодия на земле русской.

Мы теряем волю для сохранения своих лучших национальных качеств. Ранее христианизация, затем петровская вестернизация, потом советизация, а теперь глобализация с ее культом потребительства вполне успешно унифицирует наследие, которым некогда были полны наши сундуки. Да и, к величайшему сожалению, практически во все эпохи целесообразность политически ангажированной мифологии ставилась выше научно-исторической истины: христиане решительно отрицали ценности и культуру языческого периода, советы — христианской эпохи, а современность — советского периода. Зачастую это отрицание в силу своей гипертрофированности носило характер необъективной демонизации прошлого. Мы не пытаемся дать однозначно негативную оценку христианизации и советизации, а просто обращаем внимание на то, что они реализовывались методом революционного разрыва с устоявшимся культурным наследием, а значит, беспощадной ломкой существующих традиций и норм; такой резкий разрыв негативно сказывается на состоянии национальной культуры и психологии. Однако следует отдать должное: хоть исторические события, о которых идет речь, знаменовали собой точки культурного разлома, наносящие удар общественному сознанию, вместе с тем каждое несло с собой более или менее социально центрированную идеологию. В отличие от них, происходящая сейчас культурная глобализация, являя собой такую же точку разлома, не обогащает культуру новыми стандартами, а, наоборот, упрощает ее, редуцирует до уровня потребительских инстинктов. Этот вопрос можно назвать основополагающим и краеугольным для данной монографии.

Европейцы и американцы не желают признавать Россию в качестве европейской страны, тем более равной европейским странам. Россия для них — постоянный объект интенсивного очернения. «…Глубинное неприятие все же проявляется, начиная от визового порядка и кончая нежеланием европейских девушек и женщин выходить замуж за российских мужчин»^[172]; россиянок европейцы в жены берут, но европейские женщины интересуются мужчинами из стран с более высоким или равным уровнем престижа, к которым Россия не относится. Только вот представление о престиже у европейцев и американцев обычно догматичное, сформированное через призму их же системы ценностей, которая фундирована цивилизационным утилитаризмом, а не духовностью, культурной глубиной. Европейцы в своем большинстве предпочитают рассматривать европеизм как точку отсчета, неоспоримый критерий и образец, на который следует равняться, и забывают о массе проблем, коренящихся в лоне западной культуры и либеральной экономики. Иностранцы преимущественно считают, что русская национальная идея — водка, а проявление русской ментальности — безудержное ее распитие. Одной моей знакомой сотруднице танкового института, в котором учатся в основном иностранцы, постоянно приходится слышать мнение учащихся об алкоголизме как главной проблемы россиян. Да, проблема алкоголизации сегодня проявляет себя довольно остро, но это не значит, что она всегда стояла на первом месте, равно как из этого нельзя сделать вывод о том, что иностранцы меньше пьют; для некоторых стран эта проблема, пожалуй, кажет себя в еще более остром ракурсе. В той же Германии местное народонаселение выпивало столько спиртного, что нашим богатырям даже и не снилось. Скорее всего, этот миф о русской ментальности был сознательно конституирован для дискредитации России и ее основного этноса; мы продолжаем оставаться геополитическими соперниками многих стран, которые теперь уже без всякой мимикрии, абсолютно открыто пытаются настроить мировое сообщество и подвластные ему СМИ против России, а потому продуцируют различные антирусские мифологемы. Если данный миф и не создан специально, то он, по крайней мере, хорошо работает на легитимацию русофобских настроений.