Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность - Лоуренс Дэвид Герберт. Страница 15

Это пока еще тоже не более чем допущение, и оно не может быть ничем иным до тех пор, пока мы не определим природу истинного, изначального бессознательного, то есть ту область психики, откуда проистекают все наши подлинные побуждения. Но это изначальное бессознательное — нечто весьма не похожее на то скопище кошмаров, которые, как пытаются уверить нас психоаналитики, лежат в корне всех наших мотиваций. Фрейдово бессознательное — это клетка, в которую разум заключил свое собственное порождение. Истинное же бессознательное представляет собой тот источник, из которого бьет ключом истинная мотивация. Сексуальность, осознанная Адамом и Евой, создана самим Богом, повелевшим им ее не сознавать. Она не есть вторичный продукт человеческого сознания.

II

Инцестуозная мотивация и идеализм

Само собой разумеется, что мы не сумеем укрепить оснований нашей морали до тех пор, пока не определим истинную природу бессознательного. Сам по себе ключевой термин «бессознательное» (без + сознание) представляет собой, собственно говоря, определение посредством отрицания. И нет никаких сомнений, что именно по этой причине его и предпочел любым другим терминам сам Фрейд [12]. Он отверг такие слова, как подсознательное и предсознательное, ибо то и другое подразумевало бы наличие некоего зарождающегося сознания, призрачного полусознания, предваряющего разумное осознание. Ничего подобного не должно было подразумевать Фрейдово бессознательное. Напротив — он, как нам кажется, хотел отразить в нем то, что ускользает от сознательного, то, что в нашей психике противостоит разумному осознанию. Фрейдово бессознательное, как мы его понимаем, — это та часть человеческого «я», которая, будучи по своей природе разумной и, более того, идеальной, никак, однако, не желает проявиться до полной узнаваемости и потому укрывается где-то в области аффектов и там ведет свою мощную, невидимую, тайную и часто подрывную работу. Весь комплекс того, что вытеснено из сознания, и составляет наше бессознательное.

В этом и состоит весь вопрос: что именно вытеснено в область бессознательного? Может быть, это некий изначальный импульс, реализация которого в силу каких-то причин оказалась невозможной? Или, может быть, мысль, которой почему-то не дано воплотиться в действие? Да и, собственно говоря, что это такое — вытеснение? Подавление импульса некой страсти? Или та самая мысль, которую мы отказываемся воплотить на практике, более того — которую мы вообще отказываемся признать своею? И тем не менее, гонимая и неприкаянная, бесправная и бесприютная, она упрямо отказывается уходить, прозябая где-то за пределами нашего сознания.

Подавляя естественные импульсы страсти, человек рано или поздно приходит к расстройству психики. В наше время это знает каждый и за знание это обязан психоанализу. Но человек устроен очень хитрым образом. Оказавшись загнанным в эмоциональный тупик, он способен из тех или иных чувственно-эмоциональных обстоятельств, в которых он оказался, сотворить в своей голове такие умозаключения, которые уже не имеют ничего общего с чувствами и страстями как таковыми, но представляют собой чисто логические, абстрактные, идеальные построения.

Возьмем, к примеру, человека, который полагает, что не способен реализовать себя в браке. Он обнаруживает, что его эмоциональное и даже чувственное влечение к матери настолько глубоко, что подобной глубины его влечение к жене никогда не сможет достигнуть. Это открытие заставляет его страдать, ибо он понимает, что его эмоциональное общение с матерью также не доставит ему полного удовлетворения до тех пор, пока не дополнится сексуальным общением. Он считает, что не сможет испытать полнокровного сексуального влечения к жене. Полной, глубокой любовью он способен любить одну только женщину, и эта женщина — его мать. Запертый в четырех стенах мучительной и все нарастающей страсти, он должен либо найти какой-то выход, либо оказаться ввергнутым в пропасть безумия и неизбежной гибели. Каков же для него единственно возможный выход? Ответ очевиден — искать в объятиях матери того утешения, которого более ему нигде не найти. Так рождается инцестуозный мотив. И не нужны здесь никакие хитроумные объяснения психоаналитиков. Инцестуозная мотивация есть логический выход, подсказываемый человеку его разумом, которому ради собственного спасения ничего не остается, как прибегнуть к этой крайности. Почему в данном случае человеческий разум в опасности? Это уже другая тема. Сейчас мы рассуждаем только о причинах возникновения инцестуозного мотива.

Логическое умозаключение об инцесте как о единственно возможном выходе из положения принимается, конечно же, на глубочайшем психическом уровне и затрагивает глубинные нервные центры, встречая с их стороны отчаянное инстинктивное сопротивление. Поэтому оно должно содержаться в строжайшей тайне до тех пор, пока это сопротивление не будет либо сломлено, либо обмануто. Вот почему сначала происходит вытеснение инцестуозного мотива и лишь затем его окончательное саморазоблачение.

Тут-то и начинается подспудное влияние идеализма. Под идеализмом мы в данном случае понимаем мотивацию вырвавшегося наружу огромной силы аффекта, порожденного некой произведенной умом идеей. Таким образом, рассматриваемый нами инцестуозный мотив есть, прежде всего, логическое умозаключение человеческого интеллекта (даже если это умозаключение производится первоначально бессознательно), которое лишь впоследствии привносится в чувственно-эмоциональную сферу, где отныне он будет готов служить руководством к действию.

Эта возникшая под влиянием идеализма мотивация чувственно-эмоциональной сферы представляет собой последнюю и самую страшную угрозу человеческому сознанию. Она означает конец спонтанной, творческой жизни и торжество принципа механицизма.

Ведь совершенно очевидно, что, коль скоро идеал — в виде фиксированного мотива — начинает применяться по отношению к чувственной жизни души, он превращается в своего рода принцип механицизма. Идеализм, стоящий на страже чувственной жизни души, уподобляется схеме устройства сверхсложной машины. А машина, как все мы знаем, — это действующая материальная конструкция. Таким образом, мы видим, что в своем крайнем выражении чистый идеализм становится идентичным чистому материализму, а самые большие идеалисты на поверку оказываются самыми убежденными и последовательными материалистами. Идеальное и материальное идентичны. Идеал — не более чем бог из машины [13], маленькое механическое устройство, зафиксированное в человеческой психике и автоматически ею управляющее.

Сегодня мы стоим перед вступлением в последние стадии идеализма, и один лишь психоанализ обладает достаточным мужеством для того, чтобы провести нас по этим последним стадиям. Идентичность любви и секса, одна-единственная потребность в самовыражении посредством любви — вот наши четко фиксированные идеалы, и мы должны их воплотить в полной мере. А это означает, что в конце концов мы придем к инцесту и даже к культу инцеста. Иного выбора у нас попросту нет — во всяком случае до тех пор, пока мы будем следовать этим идеалам.

Почему, спросите вы? Да потому что инцест — это и есть логическое завершение наших идеалов, перенесенных в чувственно-эмоциональную сферу. А спасения от логики идеализм не знает. И коль скоро человек выстроил себе определенную систему идеалов, он готов пойти на все, чего потребует от него логика этой системы, только бы не лишиться самой системы. Более того, на него непременно обрушится какой-нибудь роковой катаклизм, который сметет до основания всю его жизнь еще до того, как разрушится его «мотор» — довлеющий над ним идеал. Так что психоанализ мы смело можем назвать авангардом науки, евангелием новой идеальной свободы. Ибо, разумеется, столь полное и последовательное воплощение идеализма не может не вызывать восхищения. Человек в нем есть безусловный хозяин своей судьбы и капитан своей души. Или, лучше сказать, машинист своей души: ведь на самом деле он, этот хозяин своей судьбы, не более чем некий божок из машины. Он лишь изобрел свой собственный принцип автоматизма, а дальше ему остается действовать согласно этому принципу, как «действует» любой винтик сложного механизма.