Ecce liber. Опыт ницшеанской апологии - Орбел Николай. Страница 5

В эйфории неумолимо надвигающегося безумия Ницше формулирует свою философско-политическую программу: “Переоценка всех ценностей — вот моя формула для акта высшего самоосмысления человечества... “Переоценка” должна выйти на двух языках. Хорошо бы поначалу создать ассоциации, которые в нужный момент предоставят в мое распоряжение последователей. Прежде всего на мою сторону должны встать все офицеры и евреи-банкиры: и те, и другие воплощают волю к власти [31]. Можно посчитать, что перед нами бред сумасшедшего, а можно увидеть в этом “бреду” набросок плана партийного строительства, не раз реализованного в XX веке.

Во всяком случае, он вполне адекватно оценивал в письме своему издателю Науманну от 26 ноября 1888 года значение своей книги: ““Переоценка ценностей” станет беспрецедентным событием, не только событием литературным, но событием, которое потрясет установленный порядок [32]. Переписка этих ураганных дней предельно насыщена грозовыми пророчествами: “через два года вся земля будет содрогаться в конвульсиях. Я человек рока [33].

В полном соответствии со своим девизом “Amor fati”, он, обняв свою судьбу, отбрасывает всякий инстинкт самосохранения. Ницше словно “уходит в отрыв” от своей эпохи. Неконтролируемый взрыв страсти форсирует до предела весь его эмоционально-интеллектуальный аппарат. Мысли ураганом проносятся сквозь него. Бесстрашие отчаяния срывает последние тормоза. Безумие становится на этом пути высшим взрывом жизни. Агон превращается в агонию.

На последнем отрезке своей жизни Ницше ощущал себя спринтером, изо всех сил убегающим от несущегося за ним следом огненного вала безумия. Во взвинченном, лихорадочном темпе он едва успевает исторгнуть из себя последние творения, понимая, что свой “opus magnum” ему закончить уже не дано. Концы “Воли к власти” теряются в безумии...

Я убежден, что он знал, что сходит с ума. Берусь утверждать, что это был его выбор. Это было его решение, сопоставимое лишь с выбором ядовой чаши Сократом и распятного креста – Иисусом. Он понимал, что, если хочет опрокинуть эпоху, открытую ими, если стремится перевернуть ценности, утвержденные ими, то должен своим подвигом и своей жертвой превзойти этого грека и этого еврея. Только превзойдя по масштабу и страсти содеянное этими “учителями человечества”, он закроет эру, открытую ими 25 веков назад, только тогда он действительно “разрубит историю человечества на две половины” и только тогда ему поверят. Не добровольное принятие смерти ради своих убеждений, ради того, чтобы показать, как надо жить (это уже сделали Сократ и Христос, два антигероя его “Сумерек...” и “Антихриста”). Лишь безумие — со-шествие-с-ума мыслителя — событие более чудовищное и более поражающее, чем отравление греческого мудреца или распятие иудейского сына Божия! Ницше ведал, что “творил”. “Иногда для того, чтобы стать бессмертным, надо заплатить ценою целой жизни [34]. Он заплатил неизмеримо более высокую цену...

Самое потрясающее в Ницше – это то, что почувствовав в какой-то миг демонию своего мастерства, чреватую ужасающей катастрофой безумия, он не убоялся самого себя, своей дороги, как, например, Рембо, в страхе отпрянувший от разверзшейся пропасти, или Достоевский, что есть силы вцепившийся в Христа. Один лишь Ницше бесстрашно шагнул в бездну и закрыл ее своим существом.

Все 11 лет безумия он словно наблюдал, как публика будет жадно ждать его произведения, как будут от его имени создаваться новые книги. Но он не сделал ни одного жеста, который поставил бы под сомнение его безумие. Выйти из состояния сумасшествия было бы “срывом стиля”, повторением “жалкого мифа” о воскресении, перечеркивало бы всю значимость беспрецедентной жертвы и великой трагедии, которую он так гениально срежиссировал и неподдельно сыграл.

Ницше обрушился на пике своего дарования, своего творческого взлета. Нас, его потомков, не оставляет чувство ограбленности: труд остался незавершенным. Но завершить “Волю к власти”, эту необычнейшую из книг, как заканчивают обычную книгу, было невозможно. По-видимому, выйти из этого текста можно было только в безумие, только оборвав его безумием... И в самом деле, невозможно избавиться от ощущения, что между этим венчающим, но не законченным трудом и безумием его автора существует какая-то таинственная связь. Действительно ли он не мог дописать “Волю к власти”? Мне кажется, что столкнувшись с дилеммой: либо написать еще одну, пусть великую книгу, либо создать ни с чем не сравнимое, венчающее все его мышление “метапроизведение” — безумие, Ницше делает уникальный шаг. В полном соответствии со своим намерением, высказанным в предисловии к “Воле к власти” он изначально строит свое произведение “с расчетом на конечную катастрофу [35]. И эта книга в какой-то момент начинает неумолимо требовать реальной жизненной катастрофы самого автора. Ницше сделает немыслимое: он как бы вмонтирует собственную катастрофу в тело самой книги, как ее финал. “Воля к власти” становилась, таким образом, ужасающим символом двойной катастрофы — и самораспада автора в безумии, и книги – в изначальные фрагментарные черновики. Безумие продолжало и завершало “opus magnus” самым ярким и убедительным способом: философия превращалась в жизнь...

2. Книга — пульсар

Ницше неслучайно называл себя посмертным писателем: он, несомненно, знал, что благодаря ошеломляющему Посмертному наследию, его посмертная биография будет гораздо больше насыщена событиями, чем собственно его жизнь. Если при жизни Ницше в основном не жил, а мыслил, то после смерти он, если можно так выразиться, начинает жить крайне интенсивной событийной, хотя и “заочной” жизнью.

Судьба “Воли к власти” уникально переплетается с его посмертной судьбой: оставив не завершенной эту книгу, этот мыслитель, после своей двойной смерти философски не умер, потому что сталкивает нас с мучительной задачей понимания этого недооформленного в книжную форму наследия. Если можно так сказать, Ницше инсценирует в этой “не-книге” свою не-смерть, свою посмертную жизнь.

Понадобилось действительно из ряда вон выходящее событие — мыслитель, чья деятельность состоит как раз в применении своего ума, сходит с ума, — чтобы к Ницше пришла настоящая слава. В то время как объявивший себя Дионисом философ скакал, как козел, в сумасшедшем доме, публика жадно ждала все новых публикаций. Ее нетерпение подогревали слухи о, казалось, необъятном наследии безумного мыслителя.

19 января 1889 года, то есть через две недели после коллапса, сеньор Фино, владелец пансиона, где квартировал Ницше, высылает из Турина его матери в Наумбург багаж весом в 116 кг личных вещей, книг и рукописей своего сошедшего с ума постояльца. Позже ни в этом багаже, ни в сумке, забытой Ницше в Ницце и найденной в 1895 году, ни в материалах, полученных из Сильс-Марии и Генуи, готовой рукописи “Воли к власти” не окажется. Многие из тех, кто был связан с его наследием, в первую очередь сестра Элизабет — будут убеждены в реальном существовании этой книги и станут упорно искать ее. История о пропавшей рукописи будет обрастать самыми невероятными слухами, вроде того, что она была выкуплена (у кого?) за огромную цену какими-то таинственными поклонниками.

Впоследствии, отчаявшись найти рукопись, Элизабет обвинит Овербека в том, что он потерял ее, когда перевозил безумного Ницше из Турина в Швейцарию. Но Овербек точно знал, что готовой рукописи не существует. Об этом свидетельствует его переписка с издателем Ницше Науманном. Еще 13 февраля 1889 года Науманн (кстати, превратившийся благодаря публикациям работ мыслителя в крупного издателя) обращается к Овербеку: “Моим самым горячим желанием является, чтобы публикации со временем приносили нам достаточно, чтобы продолжить работу над “Переоценкой”. Я уже неоднократно запрашивал об этой рукописи, но до сих пор не получил ответа”. Через две недели в ответ на письмо Овербека Науманн с огорчением пишет: “К сожалению, из сообщенного вами я должен сделать вывод, что “Переоценка” вовсе не является завершенным произведением, как на это можно было надеяться, судя по неоднократным заявлениям профессора Ницше, и я от всего сердца сожалею о том, что это значительно затрудняет работу по завершению, так сказать, полного круга литературной деятельности профессора. Именно это произведение около полутора лет продолжает вызывать интерес на литературном рынке [36]. О том, что “Воля к власти” не существует в законченном виде, знал и другой доверенный друг Ницше Гаст, отмечавший 25 января 1889 года в письме Овербеку: “В “Ecce Homo” о переоценке всех ценностей говорится как о завершенном произведении, только боюсь, что это относится исключительно к концептуальной части, но не к литературной форме [37]. Это в конце концов понимает и Элизабет, которая летом 1892 года окончательно возвращается в Германию из Парагвая, где полный крах потерпела колония “Новая Германия”, возглавляемая ее мужем, националистом и антисемитом. (Возвращается, кстати, без мужа, который там же кончает жизнь самоубийством). Уладив парагвайские дела, она со всей истовостью принимается за собирание литературного наследства брата. В августе 1894 года она учреждает Архив Ницше и на 40 лет, вплоть до своей смерти, становится его единственным руководителем. В 1895 году Элизабет с помощью одного еврейского банкира-почитателя Ницше (не такая уж она была антисемитка, какой ее попытаются объявить многие ницшеведы после 1945 года) выкупает за 30 тыс. марок права на произведения брата у матери и дяди. Затем переводит Архив вместе с невменяемым мыслителем в Веймар, культурную столицу Германии, на виллу Зильберблик. (Долгие годы у окна этой виллы будет сидеть безумный мыслитель, уставившись невидящим взором на гору Эттерберг, где — не пройдет и 40 лет после его смерти в полдень 25 августа 1900 года — будут дымить газовые печи концентрационного лагеря Бухенвальд).