Экстремальная педагогика (СИ) - Балашовский Ден. Страница 24

Тут я сделаю небольшое отступление от основного рассказа. Та дисциплина, которую я преподавал, являлась восьмиборьем. Военно-прикладным видом спорта. И в тоже время в названии этого вида спорта было слово 'Русское'. Учитывая это и то, что я рассказал выше, совершенно не удивительно, что ко мне в группу приходили только местные ребята. Прошел год. Слава хорошей группы с хорошим преподаванием предмета окружила мою деятельность. И настал тот день, когда ко мне пришел первый националист. Татуировки со свастиками, лысые головы с тех пор мелькали в моей группе не то чтобы часто, но бывало. Каждый из них либо в тайне, либо открыто славил Гитлера. Этот контингент молодежи всегда считался и считается самым трудным для воспитания. Но буквально за следующий год наш коллектив перевоспитал несколько таких человек. Не было ни одного нациста, который бы ходил в группу и остался бы при своей нацистской позиции. Каждый из них понимал ошибочность своего мировоззрения и принимал мировоззрение наше, патриотическое. Это достижение сформированного мной спортивного коллектива я считал и считаю самым достойным. Но вместе с тем, я не прилагал совершенно никаких особых усилий для перевоспитания нацистов. Все это происходило 'само - собой', с течением времени. Только невероятно глубокая, выстраданная и личная правда способна противостоять неправому мнению коллектива. Да и то, не поручусь за длительное время - настолько силен коллектив.

Еще через пару лет мой коллектив столкнулся с очень сложной проблемой, которая тогда казалось неразрешимой.

Ребята часто жаловались мне на агрессивное поведение парней неславянских национальностей. Говорили о том, что уже смогут дать им отпор и устали терпеть унижения. У меня было свое мнение о том, что национальный конфликт следует оттягивать до последнего. Хотя бы из-за того, что виновными будут делать именно моих ребят и меня. Такова наша действительность, к сожалению (В итоге так и было и мне пришлось реализовывать целый комплекс мер по нашей защите уже на юридическом, государственном уровне. К счастью закончилось все устной благодарностью окружного прокурора). С другой стороны, я понимал, что рано или поздно это случится. В условиях, когда все взрослые обычные и взрослые должностные лица прячут голову в песок, когда милиция либо куплена представителями диаспор либо бездействует, здоровый и сильный коллектив обязательно встанет лицом к лицу с данной проблемой.

В обед очередного рабочего дня мне позвонили мои ребята:

- Батя, у нас беда.

- Что случилось?

- Мы сегодня подрались с ними. Они стали вести себя так, что терпеть дальше было нельзя. Их было больше, но мы втроем всех побили. Потом спустились Никита и Санек. Короче сейчас мы впятером в школе.

- Подожди. Объясни, что случилось. Подробнее. - Спрашиваю, а сам накидываю плащ и хватаю папку - глупое действие.

- Заходим в столовую, сели есть. Тут они заходят. Один из них проходит мимо Лехи и специально толкает его в плече. А он сидит, чай пьет. Конечно, проливает на себя кипяток. Ну они то борзые - нас в столовой двое, а их пятеро. Ну мы вскакиваем и давай их месить. Пока там двое около столов с тарелками возятся, мы урабатываем троих. Остаемся двое на двое. Как раз один из них офигенный борцуха. С ним Леха бьется, а я с другим. Ну, я своего быстро сделал. А второй Леху киданул на кафель, я думал Леха не встанет. А нет! Нифига! Леха ему в глаз палец сунул, тот сразу забыл всю борцуху... Короче уделали мы их.

- То есть вы первые не начинали? Это видели все?

- Да. Они первые начали. Все видели.

- Дальше рассказывай.

- А дальше они сказали, что мы до дома не дойдем. Ну, мы забили. А сейчас... батя, тут полная задница. Короче, они вокруг школы... их оочень много. Тут и здоровые лбы, на машинах, и наши ровесники и младше... У нас все мелкие столпились возле крыльца и боятся от школы отходить.

- А директор что делает?

- Не знаем. Приходи.

- Сейчас.

Я уже иду по направлению к школе. Сбрасываю звонок и думаю, что делать. Еще надеюсь на милицию (сам к тому моменту уже не работаю в органах МВД), но понимаю, что звонить туда надо только после того, как сам, своими глазами посмотрю на ситуацию.

Подхожу к школе. Там на самом деле все обстоит так, как мне описали. Захожу внутрь, спрашиваю у охраны, чем занимается администрация. Узнаю, что совещается.

- Милицию вызвали?

- Нет.

- Почему?

- Сказали пока не вызывать.

Это меня тоже не удивляет. Система образования выстроена таким образом (как и все другие системы, впрочем), что им проще закрывать глаза на проблему, а не решать ее. Поэтому директор боится за свое место, старается замолчать проблему до последнего. Ведь допустить возникновение и эскалацию национального конфликта все равно, что плюнуть в лицо министру образования.

Стучусь в дверь директору и открываю без разрешения. Все в сборе. Сидят за столом с унылыми, побледневшими лицами.

- Вы знаете, что у вас там происходит? - Показываю рукой за окна.

- Знаем. Вот вы пришли, скажите, что нам делать?

Меня такой вопрос не удивил в тот момент. Директор школы, окруженный советниками из администрации, находится в замешательстве и спрашивает о выходе меня, 25-летнего тренера.

- Вызвать милицию и составить акт о том, что происходит для начала. Подписаться под актом всем.

- А ребятам что делать? Им нельзя идти домой.

Я не знаю, чего было больше в этой фразе. Скорее всего, беспокойства о собственном благополучии в случае, если ребята пострадают. Но хочется надеется, что было больше простого человеческого беспокойства о их судьбе.

Покидаю кабинет директора. На этот счет у меня есть свое, отличное от нее мнение. Вся беда в том, что если спрятаться сейчас, то никакой жизни не будет потом. Тот кто убегает от боя, выиграть его не может. Если сейчас не ответить на наглость мигрантов достойно, то рано или поздно моих ребят переловят по одному и передавят, как тараканов. Раздавят либо морально, поставив на колени, либо физически. Убийством в Бирюлево Западном никого не удивишь. Именно поэтому я не согласен с позицией директора, желающего спрятаться и спрятать всех остальных. Не согласен я и с позицией мам моих ребят, которые говорят: 'Пусть стукнут раз, пусть второй. Рано или поздно им это надоест, и от тебя отстанут. А то, что они обзываются, так это же не руки ломают...'

Но с другой стороны у меня остается только один выход. Ведь милицию директор вызывать не хочет - это раз. А два - даже если ее вызову я сам, она совершенно ничего не сделает. Ну разгонят милиционеры мигрантов. Ну, может быть, подержат кого-то из них в клетке некоторое время. Разберутся в драке между ребятами и закроют и ее за отсутствием состава преступления. Может быть, поставят на учет за драку. А мой выход в том, чтобы демонстрировать неслыханную наглость и отвагу.

Я машу им рукой:

- Мы уходим.

Они молча встают и идут за мной. Мы - коллектив. У нас - правда. Наши силы - огромны.

Моя рука крепко прижимает к боку пустую папку, а ее кулак сжимает в кармане складной нож. Ладонь липкая от пота. Я прекрасно понимаю, что нас могут растерзать почти мгновенно.

Понимают это и ребята, я спиной чувствую их напряжение.

Мы спускаемся с крыльца и подходим к воротам за школьную территорию. Со всех сторон к нам спешат смуглолицые и небритые люди. Хлопают дверцы легковых автомобилей. Мы идем в плотном окружении до тех пор, пока дорогу не преграждает один человек. Он у них главный.

- Давай разберемся. - Его голос низкий, с угрожающей хрипотцой.

- В чем разбираться, уважаемый? - Включаю борзого 'государственного человека'. - Они уже сами во всем разобрались в школе. - Через силу выдавливаю легкую улыбку. - Все было по-честному. Теперь, если хотите дальнейших разбирательств, будем разбираться в суде.

Я рискую, нападая вот так, в таких условиях. Но по этой дорожке надо идти до конца. Больше никто из нас не сказал ни слова. Мы молча обошли лидера диаспоры и вышли из окружения. Так же молча скрылись за углом здания. Нас никто не преследовал, никто не сказал ничего вслед.