Экстремальная педагогика (СИ) - Балашовский Ден. Страница 37

- А то что? Морду набьете? Права не имеете!..

Я взял его за воротник, приблизил к себе и зашипел в лицо совершенно искренно:

- Слушай! Последний раз предупреждаю: не морду набью, а изувечу! А потом ты на меня жалуйся, сяду в допр, это не твое дело!

Волохов вырвался из моих рук и сказал со слезами:

- Из-за такого пустяка в допр нечего садиться. Уберу, черт с вами!

Я на него загремел:

- Как ты разговариваешь?

- Да как же с вами разговаривать? Да ну вас к..!

- Что? Выругайся...

Он вдруг засмеялся и махнул рукой.

- Вот человек, смотри ты... Уберу, уберу, не кричите!

Нужно, однако, заметить, что я ни одной минуты не считал, что нашел в насилии какое-то всесильное педагогическое средство. Случай с Задоровым достался мне дороже, чем самому Задорову. Я стал бояться, что могу броситься в сторону наименьшего сопротивления. Из воспитательниц прямо и настойчиво осудила меня Лидия Петровна. Вечером того же дня она положила голову на кулачки и пристала:

- Так вы уже нашли метод? Как в бурсе, да?

- Отстаньте, Лидочка!

- Нет, вы скажите, будем бить морду? И мне можно? Или только вам?

- Лидочка, я вам потом скажу. Сейчас я ещё сам не знаю. Вы подождите немного.

- Ну хорошо, подожду.

Екатерина Григорьевна несколько дней хмурила брови и разговаривала со мной официально приветливо. Только дней через пять она меня спросила, улыбнувшись серьезно:

- Ну, как вы себя чувствуете?

- Все равно. Прекрасно себя чувствую.

- А вы знаете, что в этой истории самое печальное?

- Самое печальное?

- Да. Самое неприятное то, что ведь ребята о вашем подвиге рассказывают с упоением. Они в вас даже готовы влюбиться, и первый Задоров. Что это такое? Я не понимаю. Что это, привычка к рабству?

Я подумал немного и сказал Екатерине Григорьевне:

- Нет, тут не в рабстве дело. Тут как-то иначе. Вы проанализируйте хорошенько: ведь Задоров сильнее меня, он мог бы меня искалечить одним ударом. А ведь он ничего не боится, не боятся и Бурун и другие. Во всей этой истории они не видят побоев, они видят только гнев, человеческий взрыв. Они же прекрасно понимают, что я мог бы и не бить, мог бы возвратить Задорова, как неисправимого, в комиссию, мог причинить им много важных неприятностей. Но я этого не делаю, я пошел на опасный для себя, но человеческий, а не формальный поступок. А колония им, очевидно, все-таки нужна. Тут сложнее. Кроме того, они видят, что мы много работаем для них, все-таки они люди. Это важное обстоятельство.

- Может быть, - задумалась Екатерина Григорьевна.'

Вот так. А может кто-нибудь с чистым сердцем сказать, что у нас не так? Я не могу.

Да, все не настолько явно и честно. Потому что все это отрепье и хулиганье вполне устраивает то положение вещей, когда общество ПРИЗНАЕТ за ними право вести себя именно так, как они ведут. Общество не принимает к ним никаких мер и даже не осуждает их. Различные структуры призванные охранять закон и порядок продаются в лице своих представителей их влиятельным папам и мамам, а многие остальные просто боятся сказать или поступить поперек. Но это, негласно, работает только до тех пор, пока они совсем уж не начинают наглеть. В таком случае за них берутся. Не то чтобы большие проблемы им причиняют, но легче чуть-чуть себя сдерживать, чем иметь неприятности и принимать побежденный вид. Так что во многих школах у нас все почти так. Все, от и до. И пусть плюются в мою сторону лжецы.

'Колония все больше и больше принимала характер "малины" - воровского притона, в отношениях воспитанников к воспитателям все больше определялся тон постоянного издевательства и хулиганства. При воспитательницах уже начали рассказывать похабные анекдоты, грубо требовали подачи обеда, швырялись тарелками в столовой, демонстративно играли финками и глумливо расспрашивали...'

Издевательства у нас нет по отношению к учителям? Хулиганства нет? Как бы не так! Похабные анекдоты да и просто сплошная матерщина в разговоре при учителях - запросто. Демонстративное свинство в столовой, нежелание убирать за собой - запросто. Показать нож при учителях и учениках, в школьных коридорах? Запросто.

Если поменять в этой фразе слово 'колония' на слово 'школа', то можно увидеть ситуацию современности. Да, так пока не везде, но так - уже часто. Отношения между задающими тон подростками, отношение их к учителям, остальным детям, похабные анекдоты, мат, повсеместное нарушение дисциплины и порядка (которых и нет, как таковых), драки, оружие, курение и наркотики - все это, в полном наборе, можно увидеть чуть ли не в каждой второй школе нашей страны. Если хорошо посмотреть. Потому что, 'ясен пень', увидит лишь желающий увидеть. Но в отрывке нам интересно не это, а вернее не столько это. Интересны рассуждения в конце. Почему ребятам понравилось такое отношение?

Во-первых дело тут не в избиении, как таковом. Это подстройка и ведение. И подстройка это взрывная, а не плавная. Экстремальная подстрока. Об этом мы еще поговорим позже.

А потом... Я на всю жизнь запомнил и уже не забуду, как относился к нашей университетской группе преподаватель, заведующий одной из кафедр. Он у нас читал цикл лекций по военной тематике.

Взяв за правило следить за нашим внешним видом и пунктуальностью, он не пропускал ни одного случая их нарушения. Сколько раз и я, и мои товарищи 'жестоко обламывались', вовремя не побрившись перед лекцией или опоздав на занятие. Тогда его, впрочем как и многих других с факультета, вполне серьезно ненавидели почти все студенты. В том числе и я относился к нему с неприязнью. Но сейчас подобные ему педагоги вспоминаются мне с душевной теплотой. Именно они, такие, напрягая наше поведение, сгибая нашу 'личность' и даже иногда 'унижая' нас, относились по-человечески. С любовью. Всем было понятно уже тогда, что они хотят 'сделать из нас людей'. Другое дело, что нам тогда это было не нужно и противно. Но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю намного больше. Именно это их желание и стремление войти в нашу жизнь, создать ее и сделаться ее частью во вложенных ими правилами поведения и привычках, именно все это не позволяло нам перейти грань. Никогда никто из таких педагогов не был нами унижен, никогда им не говорили слова поперек.

Но мы отвлеклись от первоначальной темы.

Итак, начали мы с разговора о личности. С вопроса о том, что это такое. Далее мы разобрались в том, чем должна обладать сформировавшаяся личность, какие мотивы должны двигать ею. После этого поговорили о беде, случившейся в одной из московских школ. Дальше я высказал свою версию произошедшего, которая уже подтвердилась, в основном, из различных источников. Привел в пример ситуацию, описанную в книге А.С. Макаренко.

Что же получается? Получается, что в обществе 'по умолчанию' принята такая система взаимоотношений, которая молчаливо попускает подобную 'малину'? Получается, что большинству страшно, не выгодно, лень и так далее вмешиваться в эту систему даже для того, чтобы спасти человека? Получается так. А гениальный Макаренко сделал не как все (хотя и вектор развития общества тогда был противоположен вектору нынешнему). Он вмешался. Он вмешался так, как смог, потому что никаких приемов, техник и средств (по его собственным неоднократным признаниям) в педагогической 'науке' того времени не было. Как нет их и сейчас. А если вы думаете по другому, то прям сейчас же пойдите и выпишите мне страницы и название чудесного фолианта. Я сразу же удалю свою писанину из открытого доступа... И именно в этом его вмешательстве и заключается его гениальность. Он вмешался, начал и закончил строительство иной системы. Системы коллективных, честных взаимоотношений. Такой, в которой не было места страху, лени, вранью. Понятно, что эта система была лишь малой частицей, составляющей гораздо большего - всей системы образования, всей системы взаимоотношений общества. Понятно, что система его коллектива была одним небольшим, но ослепительно ярким пятнышком света на сером фоне. Если подумать, что становится понятно и то, почему этот пример не был успешно подхвачен, хотя попытки то были! Но и об этом позже.