Строматы. 1-7 Том - Александрийский Климент. Страница 44

(3) Но и Валентин в одном из писем говорит о прилепившихся [духах] (periU tw­n prosarthmatwn): «Существует только одно благое существо.³⁹⁴ Его свободная речь находит свое выражение в Сыне, и только через него одного может очиститься сердце, изгнав из себя всех злых духов. (4) Ведь множество духов, обитающих в сердце, засоряют его и каждый стремится совершить то, что ему свойственно, заставляя различными способами потакать недостойным желаниям. (5) По-моему, сердце чувствует себя как постоялый двор³⁹⁵, где полно щелей, навоза и грязи, поскольку тех, кто останавливаются там, нисколько не заботит то, что случится впоследствии с этим местом, им не принадлежащем. (6) Как тот проходной двор сердце полно нечистот до тех пор, пока оно не почувствует эту заботу провидения. Только после того, как Отец, единственное благое существо, посетит сердце, оно просветится и наполнится светом. Благословен тот, кто имеет такое³⁹⁶ сердце, поскольку он узрит Бога.»

(115, 1) Хотел бы я их спросить, что мешает провидению присутствовать (tou­ mhU pronoei­sqai) в этой душе с самого начала? Может, она его недостойна, и провидение присоединяется к нему только после обращения (metanoiaj)? Или же, будучи спасаемой по своей природе, как полагает Валентин, она с необходимостью посещается провидением и не допускает до себя никаких нечистых духов, за исключением того случая, когда они осаждают ее извне и она оказывается слишком слабой, чтобы выдержать эту осаду? (2) Но если он допускает, что душа способна обратиться и избрать лучшее, то он невольно признает то, что и мы считаем истиной, а именно, что спасение происходит через обращение и покорность (e)k metabolh­j peiqhniou), а не по природе (e)k fusewj). (3) Как испарения, клубящиеся над землей и болотами, образуют плотный туман, так и телесные желания прилипают к душе, окружая [и ослепляя] ее чувственными образами. (116, 1) Они затемняют свет разума, и душа, вдыхая пары плотских желаний, заболевает от груза страстей, скапливающихся в постоянной погоне за телесными усладами. (2) Только что извлеченное из земли золото — это всего лишь руда, которая только после переплавки и очистки получа­ет имя золота. Итак, «просите и дастся вам,»³⁹⁷ — говорится тем, кто сам способен выбирать наилучшее. (3) Чтобы показать, каким образом, по нашему мнению, демон и нечистые духи сеют в душе грешника то, что оскверняет его, нам нет нужды прибегать к пространным разъяснениям. Достаточно сослать­ся для этого на свидетельство Варнавы, одного из семидесяти апос­толов и сотрудника Павла. (4) Вот его слова: «Прежде чем мы уверовали в Бога, жилище сердца нашего было тленным и немощным, как рукотворный храм, ибо исполнено было идолослужения и служило обителью демонам, где творились всякие богопротивные деяния».³⁹⁸ (117, 1) Он говорит, что грешники совершают дела, угодные демонам, но не утверждает вовсе, что эти злые духи актуально живут в душе неверующего. (2) Пото­му-то и добавляет он: «Молитесь, чтобы воздвигнут был со славою храм Господень. Как? Учитесь! Получив оставление грехов и на­деясь на Имя, мы делаемся новыми, сотворен­ными заново.» (3) Следовательно, не демоны изгоняются из нашего сердца, но отпускаются наши грехи, которыми мы, прежде чем уве­ровать, согрешали подобно демонам. Вот почему он добавляет к ска­занному следующее: «Поэтому в самом потаенном месте нашего жилища воистину поселяется Бог. Как же случается это? Его Слово — слово веры, его зов — зов обетования, его мудрость — оправда­ния, а его заповеди — заповеди учения.»

(5) Здесь уместно вспомнить и о ереси, глава которой хотел победить чувственность через погружение в нее. То была притвор­ная битва, в которой знаменитый этот гностик (а он называл себя гностиком) на самом деле перебежал на сторону наслаждения. (6) Он полагал, что нет ничего великого в воздержании от чувственных удо­вольствий без предварительного погружения в них. Основная сложность, напротив, состоит в том, чтобы погрузиться в них, не позволяя им, однако, побеждать нас. Отсюда его речение: «Против чувственности я борюсь, живя в ней». (118, 1) Несчастный! Он не понимал ложности своего положения, обольщая себя хитрым ко­варством страсти. (2) Аристипп Киренский подобен тому софисту³⁹⁹, который уверяет, что он знает истину. Рассказывают, что когда Аристиппа обвинили в том, что он слишком долго общается с некой куртизанкой из Коринфа, он им ответил: «Но ведь это я использую Лаиду, а не она меня!»⁴⁰⁰ (3) Те, кто считают себя последователями Николая, учат о подобном же. Они по-своему истолковывают его слова: «Плоть должна служить не по назначению (dei­n paraxrh­sqai th­? sarki»)».⁴⁰¹ (4) На самом деле этот правоверный муж хотел своим изречением сказать лишь то, что мы должны умерщвлять плоть, то есть укрощать ее вожделения и порывы строгим обузданием чувственности и желаний. (5) Утопая в сладостра­стии, подобно козлам, и как бы издеваясь над телом, они сокращают жизнь свою в плотских забавах, не задумываясь о том, что тело, будучи слабым уже по самой природе своей, от этого разрушается в хлам. Душа же их, следуя зову телесных влечений больше, нежели учению апостольского мужа, погрязает в тине порока. (6) Чем жизнь их отличаются от жизни Сарданапала, о котором написано следующее:⁴⁰²

Пища обильная, страсти, утехи любовные, -

Вся эта роскошь — увы! — теперь недоступная.

Ныне я прах, некогда бывший Ниневии

Славным царем.

(7) Нет никакой необходимости потакать всем без разбора позывам к чувственным удовольствиям. Некоторые из них, однако, возникают вследствие естествен­ных потребностей, как, например, чувство голода, жажды, холода или желание произвести потомство. (119, 1) Если бы было возможно пить, есть и зачинать детей без привлечения чувственного желания, то в нем не было бы вообще никакой нужды. (2) Ведь взятое само по себе наслаждение не является ни родом занятий, ни склонностью, ни вообще необходимой частью нашего существа. Оно является лишь вспомогательным средством, как соль в пище, которая, как полагают, помогает лучше ее переваривать. (3) Но если позволить ему распоясаться и завладеть жилищем, то на первое место выходит то, что сводится к неразумной вседозволенности и стремлению потакать страстям. Оно-то и убедило Эпикура объявить целью жизни философа удовольствие. (4) Он обоготворил также и «крепкое телосложение и твер­дую надежду на свое тело.»⁴⁰³ (5) Чувственность есть всего лишь сластолюбивое чревоугодие и совершенно излишняя и бесплодная преданность утехам. (6) В одной из своих трагедий Диоген⁴⁰⁴ выразился весьма ясно:

Погруженные в тину сладострастия,

И чувственность, мужчины недостойную,

Уж не способны и на дело малое, -

ведь именно таких упреков и позора, несомненно, заслуживают любители беспутств и наслаждений.

(120, 1) Потому мне и кажется, что божественный закон неизбежно должен был установить страх, [как меч] нависающий над нашими головами, дабы осмотрительностью и вниманием философ мог приобрести и сохра­нить беззаботность духа, во всех жизненных перипетиях ос­таваясь свободным от падений и чистым от греха. (2) Мир и свобо­да достигаются лишь неусыпной и неустанной борьбой с душевными страстями. (3) И эти мощные наши противники, не хуже тех, что выступают на Олимпийских играх, имеют жало куда страш­нее пчелиного. Особенно это касается различных чувственных позывов, которые замышляют против нас козни, колдуют и расставляют ловушки не только днем, но даже ночью во сне.

(4) Как же могут эллины, не греша против справедливости, зло­словить закон, когда сами же учат, что страх создан для того, чтобы укрощать сладострас­тие? (5) Ведь именно поэтому Сократ советует быть наготове против искушений, склоняющих нас к еде, когда мы не голодны, к питью, когда вовсе и не жаждем и к заигрыванию и общению с красавцами, поскольку с их поцелуями в нас проникает яд еще более опасный, нежели от укуса скорпионов или тарантулов.