Вселенная философа (с илл.) - Сагатовский Валерий Николаевич. Страница 34

Наиболее яркой формой спекуляции на неопределенности является религиозный обман. Недаром патриарх Алексий утверждает:. «Когда догмат становится слишком понятным, есть все основания подозревать, что он берется не во всей его божественной глубине» (читай: теряет свою силу затуманивать мозги).

Не употребляйте эмоциональных «аргументов». Борьба взглядов в споре не должна уподобляться борьбе взглядов самцов гориллы: кто кого переглядит (высмеет, поставит в неловкое положение, скажет более «веско» и «убедительно» и т. д.). Убедительность должна подкреплять доказательность, но не заменять ее.

Станислав Чекунов, молодой рабочий, делясь в «Комсомолке» своим опытом изучения ленинских работ, так передает впечатление от полемики Ленина с народником Михайловским.

«Можно ведь было, искренне любя и почитая Маркса, с пафосом одернуть Михайловского или кого там еще: „Эй, вы, не трогайте Маркса! Он гений!“ Но вряд ли был бы толк от такой „защиты“. Потому что так. „защищать“ Маркса не значит еще быть марксистом. Это всего только быть поклонником, пускай и восторженным, благоговеющим, но — поклонником. Восторг, азарт — чувства непрочные, быстро тающие. Ленин же своим личным примером дает блестящий урок, что значит быть подлинным марксистом».

Действительно, страстность ленинской полемики всегда зиждется на фундаменте железной логики.

Эмоционализм (преобладание эмоционального нажима над логическими аргументами) в споре имеет много разновидностей. Одна из них — «религиозное мышление» или «табу-логика». Религиозный деятель Лютер утверждал: «Коперник говорит глупость, что Солнце нельзя остановить, ибо в библии сказано, что Иисус Навин остановил Солнце».

«Доказательствами» такого типа пользуются не только верующие люди, ибо не только положения религии можно превратить в догму, не подлежащую критике. У догматиков вырабатывается особое чутье к возможным покушениям на их идолы; они уже неспособны следить за логикой спора, учитывать новые факты. Малейшее противоречие с тем пунктиком в сознании, на беспристрастное рассмотрение которого наложено табу, — и в мозгу загорается зловещий красный огонек: «Так говорить нельзя!»

Но есть и более рафинированные формы. На заседании дискуссионного клуба, о котором шла речь, я вкратце высказал многое из того, о чем пишу здесь. Особый упор сделал на критику эмоционализма, который может принести эффектную «победу», но не способствует достижению истины. Постарался показать, что спор может и должен вести к взаимопониманию. Возражая мне, молодой человек, начавший дискуссию, сказал так: «Философ нарисовал нам оптимистическую картину. Ну что ж, философы — они склонны к оптимизму…» (подразумевай: казенный, мол, этот оптимизм, профессия к нему обязывает). Опровергнуть мои аргументы он не смог, но эмоциональное сомнение, бесспорно, заронил. Внимательный читатель заметил, что и я не отказался от некоторых эмоциональных штришков, рисуя портрет своего оппонента. Но, надеюсь, не в качестве замены ими логических аргументов.

Контролируй ход спора. В дискуссии часто появляется соблазн свернуть в сторону, и тогда она легко превращается в поток ассоциаций, а то и в салонный, светский разговор. Конструктивный спор подобен решению математической задачи: тезис должен быть шаг за шагом выведен из аргументов, как решение из условий задачи. Еще лучше сравнить его с задачей шахматной: доказать свой тезис — значит поставить противнику мат, а движение аргументов должно привести к этому результату, как умелое передвижение шахматных фигур к постановке мата. В этом отношении спор — игра, совершаемая по правилам логики. Но необходимость соблюдения при этом и правил этики превращает эту игру в серьезное дело.

И, наконец, учитывай положительные результаты спора. Пожалуй, не было случая, чтобы в результате серьезного спора я не усвоил для себя чего-то полезного. Я благодарен судьбе за то, что она часто сталкивала меня с сильными противниками, стоящими на других, чем я, и поначалу непонятных для меня позициях. Нет худшей траты времени, чем проспорить, не вступив в «обменную реакцию» и ощутив лишь бессилие своих аргументов, отсутствие доброй воли у оппонента к их восприятию или свою неподготовленность к восприятию его аргументов. Результаты спора имеют по крайней мере троякий характер: партнер в споре кое-что понял из того, что говорил я (иногда такую «победу» считаю единственным достойным результатом); я кое-что понял из того, что говорил противник (порой это более важно, чем первое); оба мы (или каждый по отдельности) сформулировали новые проблемы, вытекающие из нашего спора.

Если не достигнуто ни одного из этих результатов, то считайте, что спора не было — было словопрение.

Положительные решения и новые проблемы, как результаты спора, должны находиться в определенном равновесии. Если для вас все ясно и нет никаких проблем — это опасный симптом догматизма, застоя мысли. Если же вы видите ценность только в проблемах, то не спорите ли вы ради спора, не превращаете ли вы спор из орудия постижения действенной истины в самоцель и очередное хобби?

Но противоположности сходятся, и из одной метафизической крайности легко шарахнуться в другую. Участник очень интересного спора, описанного английским логиком И. Лакатасом в книге «Доказательства и опровержения», так резюмирует свою эволюцию: «Но вначале у меня не было проблем! А теперь у меня нет ничего, кроме проблем!»

Ах, метафизика, везде-то она воздвигает свои Сциллы и Харибды…

ПЕРЕЖИВАНИЕ

ЧУВСТВО БЕЗБРЕЖНОСТИ

Двое идут по заснеженному вечернему городу… Один внимательно примечает все детали окружающего: и как одеты люди, и какова высота новых домов, что есть в витринах магазинов; он точно запоминает маршрут и легко найдет дорогу назад. Другой видит только «черный ветер, белый снег», и ему хочется слиться с ними, раствориться в них. Первый увидел зеленый огонек такси и делится своими впечатлениями о марке этой машины, Второй не отвечает. Его поразило удивительное сочетание красок: зеленый огонек на фоне последней багровой полоски зимнего заката, поглощаемого наступающей тьмой. Не подумайте, что первый трезв, а второй немного выпил. Нет, один из них познает, а другой переживает.

Переживает? Не пустая ли это трата времени в наш век космических скоростей? Прежде чем ответить на этот вопрос, отметим, что, как бы там ни было, люди тратят на переживания очень много времени и сил. Мы не упускаем счастливого случая испытать эмоции в, так сказать, стихийной форме: «Радость у человека, — говорит В. Песков, — может вызвать и большое событие, и незначительный случай, мимолетное слово, звук, тишина, цвет неба, форма резного наличника на окне мелькнувшей по дороге избы…»

Но если цвет неба — это подарок природы, то резной наличник надо сделать. И на создание вещей типа этого резного наличника мы тратим, пожалуй, не меньше времени, чем на создание бесспорно полезных стен и крыш над головой. На это обращал внимание еще Лев Толстой в своей статье «Что такое искусство?»: «…На поддержание искусства… даются миллионные субсидии от правительства на академии, консерватории, театры… В каждом городе строятся огромные здания для музеев, академий, консерваторий, драматических школ, для представлений и концертов. Сотни тысяч рабочих — плотники, каменщики, красильщики, столяры, обойщики, портные, парикмахеры, ювелиры, бронзовщики, наборщики — целые жизни проводят в тяжелом труде для удовлетворения требований искусства, так что едва ли есть какая-нибудь другая деятельность человеческая, кроме военной, которая поглощала бы столько сил, сколько эта… Что же здесь делается и для чего и для кого?»

Начнем с того, что познание и переживание в определенной мере противоположны друг другу. Это отчетливо сознают те, кто занимался и тем и другим. Гёте, например, признавался: «…философия (под философией он имел в виду науку в целом. — В. С.) разрушает у меня поэзию, я думаю потому, что она загоняет меня в объект».