Французская демократия - Прудон Пьер Жозеф. Страница 14

Въ послѣдніе 16 лѣтъ она какъ будто приходитъ въ себя и начинаетъ опоминаться; ей хотѣлось бы снова заявить себя, захватить прежнее вліяніе. Но для этого нужна энергія совѣсти, сила мысли, пламенность сердца, a вмѣсто этого на лицо оказывается только холодъ смерти и безсиліе старости. Надо замѣтить еще вотъ что: кому современная буржуазія обязана этимъ усиліемъ надъ собою, этими заявленіями безсодержательнаго либерализма, этимъ ложнымъ возрожденіемъ, въ которое Законная Оппозиція, быть можетъ, заставила бы вѣрить, еслибы его коренной недостатокъ не былъ слишкомъ хорошо извѣстенъ? Къ кому отнести этотъ проблескъ разума и нравственнаго чувства, которому однако не удастся освѣтить и оживить міръ буржуазіи? Всѣмъ этимъ буржуазія обязана единственно проявленіямъ того юнаго сознанія, которое отрицаетъ новѣйшій феодализмъ; утвержденію того чернорабочаго сословія, которое рѣшительно беретъ верхъ надъ старымъ патронатствомъ; требованіямъ тѣхъ самыхъ рабочихъ, которымъ тупоумные политики отказываютъ въ правахъ, принимая въ тоже время изъ ихъ же рукъ свое политическое полномочіе!..

Извѣстно ли это буржуазіи или нѣтъ, все равно – роль ея кончена; она не можетъ идти далеко и не въ состояніи возродиться. Но пусть она съ миромъ испуститъ духъ! Возвышеніе рабочаго класса не поведетъ за собою устраненія буржуазіи: рабочій классъ не замѣнитъ буржуазію въ ея политическомъ преобладаніи, привиллегіяхъ, собственности и правахъ, и буржуазія не станетъ на мѣсто рабочаго класса. Теперешнее, весьма ясно обозначившееся различіе между обоими классами, – рабочимъ классомъ и буржуазіею – не болѣе, какъ простой революціонный случай. Оба класса должны слиться и поглотить другъ друга въ высшемъ сознаніи; а днемъ этого окончательнаго сліянія будетъ тотъ день, когда рабочее сословіе, составляя большинство, получитъ власть и, вдохновленное новымъ правомъ и формулами науки, провозгласитъ общественную и экономическую реформу. Народности, которыя долго жили только однимъ антагонизмомъ, должны основать отнынѣ на новыхъ данныхъ свою политическую жизнь и независимость.

ГЛАВА III.

Выясненіе рабочей идеи. – 1. Система Люксанбурская.

Утверждая свое право и освобождая свою силу, рабочая демократія должна непремѣнно стремиться къ тому, чтобы не только выразить свою идею, но и опредѣленно выяснить кодексъ своихъ ученій; такимъ образомъ она покажетъ міру, что то сословіе, которому неотъемлемо принадлежатъ право и власть, пріобрѣло себѣ и знаніе путемъ разумной и прогрессивной практики. Вотъ та цѣль, которую я себѣ задалъ въ этомъ сочиненіи. Отдавая свой предварительный трудъ на обсужденіе демократическаго мнѣнія, – я хотѣлъ теперь же дать эманципаціи рабочаго класса высокую санкцію науки: дѣлаю я это не потому, чтобы думалъ навязывать кому бы то ни было свои мнѣнія; но я убѣжденъ, что, хотя наука, особенно та, которая имѣетъ дѣло съ обдуманными дѣйствіями и самопроизвольными проявленіями массъ, и не поддается импровизаціямъ, ей тѣмъ не менѣе необходимы постоянно возобновляемыя синтетическія обозрѣнія, не вредящія своимъ личнымъ характеромъ никакимъ принципамъ, ничьимъ интересамъ.

Когда въ человѣческихъ обществахъ пробуждается сознаніе, т. е. право, за нимъ должно слѣдовать откровеніе идеи. Таковъ законъ природы, и онъ объясняется психологіею. У мыслящаго существа чувство является основаніемъ и первымъ условіемъ разума. Чтобы дойти до самосознанія надо прежде чувствовать себя: оттого‑то французскія правительства такъ старательно преслѣдовали и запрещали народныя сборища, сходки, собранія, ассоціаціи, словомъ все, что могло пробудить сознаніе въ низшихъ классахъ. Имъ хотятъ помѣшать размышлять и толковать между собою; самое вѣрное средство для этого помѣшать имъ чувствовать себя. Пусть ихъ принадлежатъ къ семейству, какъ лошади, бараны, собаки; лишь бы только смутно сознавали себя, какъ расу и совсѣмъ не сознавали себя, какъ сословіе; лишь бы къ нимъ не проникала идея: тогда, если только откровеніе не блеснетъ передъ ними извнѣ, рабство ихъ будетъ упрочено на неопредѣленное время.

Во Франціи въ 1789 году народъ возсталъ заодно съ буржуазіею, съ которою онъ связанъ единствомъ крови и достоинства, общностью религіи, нравовъ и идей, и разъединенъ только экономическими отношеніями, которыя выражаются въ двухъ словахъ: капиталъ и наемщика. Но народъ предчувствовалъ, что революція совершится не столько въ его пользу, сколько въ пользу буржуазіи, и это предчувствіе ясно выразилось въ поджогѣ дома Reveillon и въ другихъ подвигахъ печальнаго насилія. Подозрѣніе низшаго класса оправдалось; рядомъ съ партіями фельяновъ, конституціонистовъ, жирондистовъ, якобинцевъ и др., которыя всѣ принадлежали къ буржуазіи, это подозрѣніе породило народныя партіи или секты, которыя подъ именемъ санкюлотовъ, маратистовъ, гебертистовъ, бабувистовъ пріобрѣли въ исторіи страшную извѣстность, но обладали по крайней мѣрѣ тѣмъ неотъемлемымъ достоинствомъ, что съ 92 до 96 года дали сознанію низшихъ классовъ такой толчокъ, послѣ котораго ему невозможно стало вновь погрузиться въ сонъ.

Въ тоже самое время началось дѣло народнаго подавленія. Такъ какъ задушить народное чувство было уже невозможно, то принялись сдерживать его сильною дисциплиною, сильнымъ правленіемъ, войною, трудомъ, отнятіемъ политическихъ правъ, невѣжествомъ; но невѣжество заставляло краснѣть и потому нашли удобнымъ замѣнить его такимъ первоначальнымъ обученіемъ, которое не внушало бы опасеній. Status quo рабочихъ классовъ и полицейскій надзоръ надъ ними – вотъ что составляло предметъ постоянной заботливости Робеспьера и его якобинцевъ, термидорьянской партіи, директоріи, консульства, – словомъ всѣхъ правительствъ, которыя смѣнялись до нашего времени. Гизо оказался относительно либеральнымъ: оба собранія республики были рѣшительно преисполнены обскурантизма. Безсмысленный заговоръ! Когда плебейское сознаніе однажды пробудилось, пролетарію стоило только открыть глаза, только начать прислушиваться, чтобы дойти до своей идеи; его противники сами должны были уяснить ему эту идею.

Дѣйствительно, общественный вопросъ былъ поставленъ въ первый разъ не самими рабочими: ученые, философы, литераторы, экономисты, инженеры, военные, чиновники, депутаты, негоціанты, промышленники, собственники стали обличать наперерывъ другъ передъ другомъ аномаліи современнаго общества и совершенно незамѣтно додумались до самыхъ реформъ.

Впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ консервативная буржуазія льстила себя надеждою, что рабочіе останутся глухи къ вызывающему голосу этихъ нововводителей; но 1848 годъ доказалъ ей, что она заблуждалась.

Рабочіе классы не отдались никакому вождю: Кабе, диктаторъ икарійцевъ, знаетъ это по собственному печальному опыту. Рабочіе классы слѣдовали своей иниціативѣ, и сомнительно, чтобы въ настоящее время они отказались отъ нея. Въ этомъ и заключается залогъ ихъ успѣха.

Общественный переворотъ, начатый въ 89 году и продолжаемый на нашихъ глазахъ рабочею демократіею, есть превращеніе, совершающееся внезапно во всемъ политическомъ тѣлѣ и во всѣхъ его частяхъ. Это система, замѣняющая собою другую, это новый организмъ, который становится на мѣсто одряхлѣвшаго организма; но такое измѣненіе не можетъ совершиться мгновенно, съ тою быстротою, съ какою человѣкъ скидаетъ старое платье или кокарду; оно не приводится въ исполненіе волею учителя, располагающаго готовою теоріею, не осуществляется подъ диктовку вдохновеннаго проповѣдника. Настоящая органическая революція – продуктъ всеобщей жизни; она имѣетъ, конечно, своихъ исполнителей и избранниковъ, но ее нельзя назвать чьимъ нибудь исключительнымъ дѣломъ. Сначала такая революція является элементарною идеею, которая едва пробивается, какъ зародышъ, и на первый взглядъ не представляетъ ничего замѣчательнаго, потому что кажется заимствованною у самой обыденной премудрости; но она разростается непримѣтно и неожиданно, какъ жолудь, зарытый въ землю, какъ зародышъ въ яичной скорлупѣ, и наполняетъ міръ своими формами.