Человек против мифов - Берроуз Данэм. Страница 13

Игнорирование различия между естественным законом и законом моральным или юридическим – одна из старейших ошибок, которая приводится в учебниках по логике как типичный пример ошибочной двусмысленности. Но люди по-прежнему совершают эту ошибку, забыв о ее гибельных последствиях. Например:

"Хотя я не слишком религиозен, я глубоко уважаю законы Бога, как они проявляются в природе, – законы, одинаково понятные христианину и язычнику, интеллектуалам и дикарям; законы, стоящие над временем, расовой принадлежностью, географическим положением; законы, рядом с которыми смешны жалкие попытки конгрессов и законодательной власти свести на нет или ослабить их действие. Один из них – закон тяготения. К счастью, законодатели до сих пор не занялись им. Другими такими законами являются закон естественного отбора, или выживания наиболее приспособленных, и закон спроса и предложения. Любой законодательный орган, от конгресса до церковных синодов, обрушивается на них" [20].

Доказательства мистера Линна не разумнее доказательств Спенсера, но интересно, что он ссылается на более могущественный авторитет, на самого бога. Пожалуй, еще интереснее сопоставить два следующих отрывка. В начале своей статьи Линн сделал такое замечание:

"Автор хотел бы подчеркнуть, что в данной статье он не выражает взгляды какой-либо группы, к которой он принадлежит или принадлежал".

А в конце статьи редактор поместил следующее примечание:

"...Мистер Линн, бывший журналист, который в 1913 г. стал помощником Джозефа Р. Гранди по Пенсильванской ассоциации промышленников...".

Такова политическая и общественная наука XX в.

ВЗГЛЯД НА ЭЛИТУ

В аргументации, предложенной господами Спенсером и Линном, можно выделить две основные идеи: 1. Никакие попытки облегчить судьбу человечества не могут существенно изменить реальный ход событий; 2. Те незначительные изменения, которые удается осуществить, нежелательны, ибо они замедляют отсев неприспособленных и отбор приспособленных. Поэтому все реформы неизбежно оказываются не только бесполезными, но опасными.

Если мы (ко мне это не относится) признаем существование социальной элиты, вознесенной на современную высоту волной эволюции, тогда естественно поинтересоваться тем, что за люди ее составляют. Согласно Спенсеру, элиту составляют, конечно, победители в экономической борьбе: богатые, состоятельные и, может быть, еще люди среднего достатка. Среди них одни будут пользоваться влиянием главным образом в экономике, другие – в политике. Разумеется, есть и третьи, чье влияние на общество объясняется литературным или художественным талантом, хотя этим последним труднее добиться признания.

Порой мне кажется, что исторические эпохи зло пародируют свои излюбленные идеи, как будто в событиях заключена тайная насмешка, которая, вырываясь наружу, нарушает привычное спокойствие. Пародийность обеспечивается той решительной и даже отчаянной скрупулезностью, с которой некоторые деятели эпохи осуществляют в своей жизни содержание идей, на которых они были воспитаны. Ибо на каждого св. Франсиска есть свой брат Джунипер, на каждого Наполеона – Луи Бонапарт. Господствующей идеей нового времени был Индивидуализм с большой и двусмысленной буквы "I" (англ. I – "я"). Современная история, начиная с Возрождения и кончая Романтизмом, дала нам множество имен подлинных гениев. Затем начинается пародия, достигающая своего апогея тогда, когда паясничающие политики и ученые шуты объявляют себя самыми совершенными творениями эволюции, приспособленными для жизни и процветания.

Если в елизаветинской Англии Индивидуализм проявился во всем блеске пылкой юности, то в викторианской Англии мы видим карикатуру на него. Индивидуализм утверждает, что интересы человечества – это интересы отдельных личностей, что история – это пышная процессия героев, а свобода – движение социальных атомов в пустоте, где не бывает столкновений. Сам не ведая об этом, индивидуалист эпохи постромантизма предстал уже в карикатурном виде: он понимал интересы личности как собственные интересы, историю – как долгое ожидание его появления на свет, а свободу – как разгул безумных сумасбродств. "Джентльмены, – говаривал тогда своим студентам один преподаватель Оксфорда, – вы оскорбили не только Всемогущего Бога, но глубоко огорчили и меня!".

Удивляет всеобщее равнодушие к тому, как это барственное "I" проявляется в общественных взаимоотношениях. В Ирландии английский государственный чиновник по имени Сент-Джордж, напившись, потерял шляпу и обратился к ирландским католикам со следующей речью: "Черт бы вас всех побрал! Я пришел освободить вас, а вы украли у меня шляпу" [21]. Уильям IV, чье вступление на престол всего больше удивило его самого, подписывая официальное соболезнование по поводу кончины своего брата, упрекает своих подчиненных: "Что за отвратительное перо вы мне подсунули". А через несколько дней, приветствуя делегацию франк-масонов, он заявляет: "Господа, если бы моя любовь к вам равнялась моему невежеству во всем, что вас касается, она была бы безграничной".

В XIX в. приспособленные были поистине очень эксцентричны. Нельзя не вспомнить старика Карлейля с его "ежедневными порциями проклятий" в адрес "ужасного, отвратительного положения вещей", включая, между прочим, негодования, вызванные показом обезьян в Лондонском зоопарке. Вспоминается доктор Арнольд из Регби, потрясенный тем, что его беззаботные воспитанники "так много грешат и так мало раскаиваются", встревоженный появлением тред-юнионов – "ужасных орудий злонамеренности и подстрекательства к бунтам и убийству", и многому научившийся у "добродетельного бедняка", которого "весьма поучительно посетить". Вспоминаешь Джереми Бентама, завещавшего усадить его скелет на председательском месте на банкете в честь столетия Бентамского общества; или Оскара Браунинга, преподавателя Кембриджского университета и поклонника королевской власти, заметившего, что Вильгельм II был "самым приятным императором, которого ему довелось встречать"" или лорда Панмура по прозванию "Бизон", государственного секретаря по военным вопросам и непримиримого врага реформ Флоренса Найтингейля, усложнявшего проведение Крымской компании такими телеграммами: "Лорд Панмур – генералу Симпсону. Капитана Джервиса укусила многоножка. Как он сейчас себя чувствует?" Был еще и лорд Керзон, самый блистательный из блестящих снобов, который однажды на банкете, желая польстить присутствующим, сообщил, что он взял себе за правило общаться с теми, кто умней его. На что лорд Хьютон, мгновенно проснувшийся от такого высказывания, довольно громко заметил: "Ну, это совсем нетрудно" [22]. Да, в XIX в. приспособленные были действительно с большими причудами. Их далеко ушедшие вперед потомки, люди непомерного самомнения и безграничной лживости, развили эти черты до пределов, и не снившихся их предшественникам. Дух захватывало при виде Геринга и Геббельса, сидящих на вершине эволюции, как будто вселенная миллиард лет трудилась для того, чтобы произвести на свет тучность и подлость. Таким образом, если одни приспособленные – люди со странностями, а другие – злодеи, то усомниться в правильности этой теории весьма простительно.

НЕИЗБЕЖНОСТЬ И ЭТИКА

Теория эволюции принадлежит биологии: она пытается объяснить, как существующие виды стали такими, какими мы их видим сегодня. Следовательно, она – просто общее истолкование собранных данных. Еще прежде чем теория приобрела законченный вид, Спенсер применил ее к человеческому обществу и смешал ее с этикой, т.е. Спенсер утверждал, что тот же самый процесс, который в животном мире отделяет биологически приспособленных от неприспособленных, в человеческом обществе отделяет экономически преуспевающих от неудачников, а в моральной сфере хороших от плохих. Только так можно истолковать тот отрывок, где говорится о "мудром всеблагом провидении". Таким образом, в человеческом обществе в одну группу одновременно попадают люди биологически приспособленные, добившиеся экономических успехов и высоконравственные, а в другой группе соответственно оказываются люди биологически неприспособленные, экономически неудачливые и безнравственные.