Человек против мифов - Берроуз Данэм. Страница 24

Конечно, эгоистическая заинтересованность вполне может вести к искажению принципов. Она их и искажает всякий раз, как требует обмана других людей. Однако заинтересованность не всегда (а для большинства из нас даже и не часто) требует обмана других. Наоборот, заинтересованность вполне совместима с честностью, причем до такой степени, что Франклин в приливе оптимизма объявил честность лучшей политикой. А где нет обмана, там нет и намеренного извращения принципов. Так что мы не можем из наличия заинтересованности у той или иной группы обязательно делать вывод о показном характере ее программы. Если человек помогает мне потушить пожар в моем доме, чтобы предохранить свой собственный, с моей стороны будет идиотизмом говорить о лживом характере его поведения. И будет недостатком вежливости, если я по той же причине откажусь поблагодарить его со ссылкой на то, что он не имел в виду оказать лично мне никакой услуги.

Стоящая за подобными доводами скрытая гипотеза – это предположение, что политика, выгодная мне, автоматически лишается возможности послужить благу других. В свою очередь, такой тезис покоится на точке зрения независимости личных человеческих интересов от интересов всех других людей, а может быть, и противоположности им. Bellum omnium contra omnes – война всех против всех – принимается за основополагающий факт. Это допущение, как мы видели в гл. III, – чистая фикция. Даже животное царство демонстрирует не меньше взаимного сотрудничества, чем взаимной борьбы. Ложность вышеназванного допущения – основание для всех наших надежд на достойный мир.

Стало быть, факт наличия в программе определенной группы эгоистической заинтересованности недостаточен для доказательства обманного или злого характера данной программы. Обман и зло могут быть только плодом реального действия программы. Но чтобы основательно судить о действии, надо попытаться рассмотреть все проблемы и пути решения в совокупной исторической перспективе. Под таким углом зрения вопрос о наличии или отсутствии в действиях той или иной группы эгоистической заинтересованности становится поистине пустяковым, Прежде всего требует ответа совсем другой вопрос: какую роль данная группа играет в социальном прогрессе? Если место группы таково, что она играет прогрессивную роль, го ее "эгоистическая заинтересованность" – не минус, а благодеяние для человечества.

Подобная ситуация относится прежде всего к рабочему движению. Рабочие занимают в нашем обществе такое место, что их борьба за улучшение своего положения есть одновременно борьба против неравенства и тирании – в большом и малом, которые мешают и угрожают каждому. Некоторые части общества (особенно низшие слои среднего класса) время от времени проявляли склонность к фашизму; но труд в силу самого своего положения неизбежно оказывается непримиримым врагом фашизма. Некоторые части общества могут себе позволить (или думают, что могут себе позволить) толстокожие удовольствия антисемитизма, дискриминации против негров и депортации "нежелательных" чужестранцев. Однако рабочее движение просто не сможет существовать, если будет терпеть подобный раскол в своих рядах. Некоторые части общества могут без большой трудности предаваться всему множеству мифов и предрассудков, разбираемых в этой книге. Для рабочего движения все такие мифы несут смерть, поэтому оно развенчивает их сразу же, как только обнаружит.

Таким образом, как капиталисты были носителями естествознания в дни своих революционных триумфов, так рабочее движение – носитель социальной науки в наши дни. Дело не в том, у кого сколько знаний. Дело просто в том, что как успех капитализма был несовместим с алхимией и астрологией, так успех труда несовместим с нелепостями Манчестерской политэкономии и с более грубой ложью гитлеровского режима.

Словом, некоторым людям особенно повезло с занимаемым ими историческим местом. Для многих из нас добродетель в худшем случае борьба, а в лучшем – тяжкий труд. Как должны мы завидовать тем множествам, которые просто не могут себе позволить мистики, невежества, толстокожести и которые поэтому перестают быть мистиками, невеждами, толстокожими! Они без труда таковы, какими мы можем быть лишь с немалым усилием. Их "эгоистические" интересы магически настроены в унисон с интересами всех. Люди, не могущие выбраться из политической болтанки, должны полюбить их простую добродетель, оставив свою позицию вечного сомнения.

2. С гребня своей волны пробка, как мы говорили, замечает много подобных гребней. Надо думать, на нее произведет глубокое впечатление число возможных альтернатив. И когда она утверждает, что в каждом вопросе Две Стороны, она иногда хочет этим скапать, что в любой данной ситуации существует плюрализм одинаково хороших возможностей выбора. Отчасти это – результат распространения на важные социальные вопросы той небрежности, с какой мы подходим к будничным проблемам. Если, например, я планирую свой отпуск, то у меня есть, наверное, с полдюжины вариантов, которые все одинаково привлекательны и развлекательны. Или, решив потратить несколько часов на чтение, я, без сомнения, найду несколько книг, которые можно прочесть с одинаковыми удовольствием и пользой. Человек, чья жизнь наполнена разнообразными интересами и многими удовольствиями, с большой вероятностью будет думать, что вообще любая ситуация предлагает тот плюрализм выбора, к которому он так привык.

Однако еще Аристотель впервые выработал положение, согласно которому в любой ситуации существует одно, и только одно адекватно ей отвечающее действие. Это действие он называл "серединой", а все отклонения от него рассматривал как крайности, поскольку они оказываются действиями, дающими меньше того, что требует ситуация, или больше того, что в ней допустимо. Если отряд солдат стоит на позиции, которую в принципе возможно защитить, "серединой", или отважным действием, будет отстаивание этой позиции. Если они отступят, то проявят трусость (крайность несостоятельности), а если двинутся вперед, ставя себя под удар и рискуя позицией, то проявят неосмотрительность (крайность переизбытка). Больше того, адекватное действие изменяется с изменением обстоятельств. Скажем, если удержать позицию становится невозможно, а солдаты тем не менее не уходят с нее, они проявляют не храбрость, а безрассудность; с другой стороны, если становится возможна вылазка, а они остаются на своей позиции, то здесь уже не смелость, а трусость.

Эта теория, представляющая собой один из важнейших вкладов Аристотеля в сокровищницу человеческой мысли, по сути дела, формулирует сущность всякого верного планирования. Сначала – анализ объективной ситуации, потом определение в точности адекватной политики действия и, наконец, реальное осуществление этой политики. Ситуация является, таким образом, мерилом, служащим для проверки предлагаемых решений, и объективная реальность ситуации обеспечивает нам защиту от нереалистичности мышления. Действовать в согласии с выработанными так решениями значит поистине действовать, как сказал бы Аристотель, подобно "человеку, обладающему практической мудростью".

Допускаю, что отклонения от нормы иногда будут едва уловимыми и в таких случаях несколько вариантов покажутся одинаково хорошими. Но даже и тогда идея единственной, наилучшей политики будет служить идеалом, понуждающим нас к старательному анализу. Мы можем сохранять убеждение, что идеал существует, пускай даже при наших крайних усилиях не удается его отыскать; мы удовлетворимся каким-то приближением к нему и будем действовать. Однако именно в коллективном действии теория плюралистического выбора дает свои наиболее разрушительные плоды. Если большие массы людей желают достичь определенных целей путем совместного действия, то, разумеется, они должны прийти к согласию относительно подлежащей осуществлению программы. Невозможно согласованное действие, если одни принимают одну программу. Другие – другую, третьи – третью. Это немыслимо, даже если допустить, что все три программы одинаково хороши, что, между прочим, маловероятно. Люди ведь все равно будут осуществлять три программы вместо одной. Их энергия распылится. Вместо объединения своих усилий для подъема одного камня на вершину холма они будут героически толкать сразу три камня, а те упрямо не захотят сдвигаться со своих мест у подножия. Совершенно необходимо, чтобы все вместе взялись за "правильный" камень (т.е. за тот, который действительно можно втащить на вершину) и сосредоточили на нем все усилия.