Восходящая тень - Джордан Роберт. Страница 248

И все же, подумал Перрин, странно, что троллоки позволили людям бежать. Точнее, Мурддраал, троллоки слишком тупы, чтобы видеть дальше своего носа. Но он, Перрин, окажись он на месте Исчезающего, первым делом приказал бы уничтожить паром. Не могли же они знать наверняка, что в Байрлоне воинов слишком мало и оттуда в Двуречье подмога не придет?

Перрин наклонился поднять раскрашенную деревянную куклу, и… над его головой просвистела стрела. Не нагнись юноша, она угодила бы ему в грудь.

Мгновенно выпрямившись, Перрин взлетел вверх по береговому откосу и припал к земле за толстым стволом болотного мирта, в густом подлеске.

Губитель здесь! Перрин наложил на лук стрелу, то ли достав ее из колчана, то ли просто подумав об этом.

Уже собравшись совершить второй прыжок, он в последний момент остановился. Губитель, должно быть, знал, хотя бы приблизительно, где сейчас Перрин, и наверняка ждал, когда юноша двинется с места и обнаружит себя. Оставаясь же неподвижным, Перрин мог сам выследить противника — здесь, в волчьем сне, перемещаясь, человек превращался в продолговатое расплывчатое пятно. На этот раз, решил юноша, Губителю не удастся навязать мне свою игру. Дважды он уже чуть не проиграл. Перрин затаился в ожидании.

Послышалось хриплое карканье, над вершинами деревьев закружили вороны. Перрин замер, стараясь не выдать себя даже малейшим движением, и всматривался в заросли. И тут легкий блуждающий ветерок донес до него холодный, нечеловеческий запах. Перрин улыбнулся. Из леса не доносилось ни шороха, слышались только крики воронов. Губитель умел двигаться бесшумно, но он привык быть охотником, а не дичью, — ведь все звери, даже волки, бегут от охотника, — а потому не предполагал, что Перрин затаится и станет его выслеживать. И не учел, что его может выдать запах.

Неуловимое движение — и над упавшей сосной на мгновение появилось лицо. Косые солнечные лучи отчетливо высветили его — суровые, резкие черты, темные волосы, голубые глаза. Вылитый Лан. Правда, этот человек нервничал — взгляд его метался из стороны в сторону, он облизывал губы. Лан не выдал бы волнения, окажись он лицом к лицу и с тысячей троллоков. Лицо Губителя скрылось, а вороны заметались еще быстрее, не опускаясь, однако, ниже верхушек деревьев. По-видимому, им передалось беспокойство хозяина.

Перрин продолжал ждать. Только холодный запах указывал на то, что противник неподалеку. Наконец Губитель осторожно выглянул из-за толстого ствола дуба — слева, шагах в тридцати. Вокруг могучего дерева под раскидистой кроной не было подлеска, лишь редкая поросль пробивалась сквозь слой прелых дубовых листьев. Немного поколебавшись, Губитель легко и бесшумно вышел на открытое пространство — чтобы скрыться в зарослях, ему надо было преодолеть всего пару десятков футов. Чтобы натянуть лук и пустить стрелу, Перрину потребовалось одно мгновение, но и это стремительное движение не укрылось от воронов. Птицы закричали еще громче. Губитель повернулся, желая оглядеться по сторонам, и из-за этого движения стрела Перрина не попала ему прямо в сердце. Но в грудь она все-таки угодила. Губитель взвыл, вцепившись руками в древко, а вороны остервенело, так, что дождем посыпались черные перья, забили крыльями. Потом Губитель начал терять очертания и через несколько мгновений будто растворился в воздухе. Истаял даже его крик, без следа пропали вороны. Стрела Перрина упала на землю.

Лишь наложив вторую стрелу и наполовину натянув лук, Перрин позволил себе вздохнуть. Вот, оказывается, как здесь умирают — просто тают и исчезают.

— Во всяком случае я его прикончил, — пробормотал Перрин. Он явился в волчий сон не ради Губителя, но раз уж так вышло, может, оно и к лучшему. Волкам теперь будет спокойней, да, пожалуй, не только волкам.

Перрин сделал шаг из сна и…

…проснулся. Он лежал навзничь, уставившись в потолок. Взмокшая от пота рубаха прилипла к телу. В окошко слабо светила луна. Откуда-то с улицы доносилась веселая мелодия — не иначе как Лудильщики играли на скрипках. Сражаться они отказывались наотрез, но, поддерживая настроение, по-своему помогали защитникам Эмондова Луга.

Перрин медленно сел на постели, натянул сапоги. Непременно, думал он, непременно надо добиться, чтобы Фэйли… Но как? Придется придумать какую-нибудь хитрость. По правде сказать, Перрин не мог припомнить случая, когда ему удавалась хоть какая-нибудь хитрость, но сейчас деваться некуда. Он встал и потопал ногами.

Неожиданно снаружи раздались крики и послышался удаляющийся стук копыт. Перрин бросился к окну, поднял откидную раму и выглянул на улицу. Внизу толпились Спутники.

— Что случилось?

Три десятка лиц вскинулись вверх.

— Лорд Перрин, — прокричал Бан ал'Син, — это лорд Люк сломя голову ускакал неведомо куда. Он чуть не стоптал Вила с Теллом и сдается мне, даже этого не заметил. Коня пришпоривал вовсю, а сам сгорбился в седле, словно раненый, Перрин подергал свою бородку.

Выходит, Люк ранен. Но ведь раньше он ранен не был… Люк… и Губитель? Невозможно! Темноволосый Губитель, похожий на Лана, как родной брат, и Люк с его золотисто-рыжей шевелюрой? Трудно сыскать двух других менее похожих друг на друга людей. Так-то оно так, но… Этот холодный запах. Нет, Губитель и Люк пахли по-разному, но запах обоих был холодный и какой-то… неестественный.

Перрин услышал, как с дороги откатывали фургон. Теперь, даже если Спутники пустятся вдогонку, Люка им не настигнуть. Он уже во весь опор мчится на юг по Старому Тракту.

— Бан! — позвал Перрин. — Ежели этот Люк снова объявится, его надо взять под стражу, и… Не называй меня так, я же тебя просил! Он со стуком закрыл окно.

Люк и Губитель. Губитель и Люк. Как могут они оказаться одним человеком? Такого быть не может. Но, с другой стороны, меньше двух лет назад Перрин не верил в существование троллоков и Исчезающих. Ладно, сказал он себе, чего сейчас об этом гадать. Разберемся, если удастся его сцапать, а сейчас надо подумать о Сторожевом Холме, о Дивен Райд и о… Кое-кого еще можно спасти. Не все в Двуречье обречены.

Уже выйдя на лестницу, Перрин задержался на верхней ступеньке. Айрам, завидя его, тут же поднялся, готовый следовать за ним куда угодно. Левое бедро айильца было туго перебинтовано. Фэйли и обе Девы сидели, скрестив ноги, неподалеку от Гаула и тихонько переговаривались. Другой тюфяк, куда больше Гаулова, лежал в дальнем углу, но был пуст. Лойал сидел, вытянув ноги, и что-то сосредоточенно строчил в тетради при свете свечи. Вне всякого сомнения, описывал все, что приключилось по дороге к Путевым Вратам и обратно, и — зная огир, это можно было утверждать наверняка — приписывал все заслуги одному Гаулу. Похоже, то, что делал он сам, Лойал вовсе не считал заслуживающим внимания.

Больше в общем зале никого не было.

На улице по-прежнему играли скрипки. Перрину показалось, что он узнал мелодию песни «Моя любовь — дикая роза».

Приметив спускающегося по лестнице Перрина, Фэйли грациозно поднялась. Айрам, напротив, понял, что Перрин направляется не к выходу, и вернулся на свое место под лестницей.

— У тебя вся рубаха промокла, — с укором промолвила Фэйли. — Все-таки в ней спал. Не удивлюсь, если и в сапогах! А вскочил-то зачем? И часу не прошло, как я от тебя ушла. А ну, отправляйся обратно, пока не свалился.

— Ты видела, как уезжал Люк? — спросил Перрин. Фэйли поджала губы, но он сделал вид, что не заметил этого. Такое порой срабатывало, а вот когда он начинал с ней спорить, то зачастую оставался в дураках.

— Видела, — помолчав, ответила девушка. — Промчался как ошпаренный и вылетел через кухню пару минут назад. — Судя по тону, ей не терпелось продолжить разговор о постели.

— А тебе не показалось, что он… ранен?

— Может быть. Он вроде шатался и что-то прижимал к груди под кафтаном. Возможно, повязку. И госпожу Конгар — она как раз на кухне была — чуть с ног не сшиб. А ты откуда знаешь?

— Приснилось, — коротко ответил Перрин. В раскосых глазах Фэйли зажегся опасный огонек, но Перрин не проронил больше ни слова. Она знала о волчьем сне, но нечего было и думать, что он примется рассказывать ей все здесь, где могут услышать Байн и Чиад, не говоря уж об Айраме. И о Лойале — правда, тот, скорее всего, не заметит, даже если в комнату загонят отару овец — так поглощен своей писаниной.