Ужас реального - Горичева Татьяна. Страница 12

БЕСЕДА 6

ЭКСТРЕМИЗМ: ФОРМЫ КРАЙНОСТИ

Т Г Известно, что основная задача классического психоанализа определялась как воссоздание целостного субъекта Знаменитое высказывание Фрейда о том, что где было «оно», должно возникнуть «я», прекрасно описывает смысл и цель первичного психоаналитического проекта Однако мне кажется, что если в этих же терминах попытаться осмыслить современную человеческую реальность, то мы вынуждены будем говорить о чем-то прямо противоположном — где стало «я», должно вновь воцариться «оно» И оно воцаряется на новом витке производства анонимности — в структурах масс-медиа, в тенденциях глобализации, в создании новых коварных идеологий, действующих тоньше и скрытнее, чем все прежние

Мне хотелось бы обсудить эту тему Почему зачастую получается, что чем абсурднее, иррациональнее, непонятнее и страшнее какая-либо идеология, тем она действенней и тем вернее подчиняет себе людей' Мы видим, как легко секты проникают в жизнь современного общества, как безошибочно они действуют и как просто им адаптироваться к существующим социальным структурам и условиям Это происходит не случайно, здесь отражается более широкая

Беседа 3

ситуация возвратного движения к «оно», область которого разрастается на наших глазах. Именно по этой причине мне представляется важным разговор об экстремах, сохраняющих человеческую действительность от окончательного исчезновения различий и погружения в анонимность. Ницше, способ мышления которого в контексте нашего сегодняшнего разговора можно было бы назвать экстремальным, однажды сказал: моя жизнь — есть абсурд и нежность. Это очень точные слова. В абсурде область моего «я» со всеми смыслами, в ней достигавшими прояснения, со всеми понятыми и пережитыми вещами, внезапно утрачивает свои контуры, вовлекаясь в возвратное движение «оно». А нежность, этимологически близкая неге и обнаженности, означает, что я оказываюсь совершенно открыт и беззащитен перед «оно». Я стою перед непонятным началом и изумляюсь ему. Это и будет состоянием экстремальности. «Я» проходит сквозь «оно», однако сохраняет себя в самых существенных моментах, в крайних точках своего бытия.

Что это значит для философии? Это значит, что мы не имеем возможности философствовать в старых формах последовательного построения системы, не можем позволить себе плавных переходов, определяющих уровень диалектики. Тип реактивного философствования, о котором с критикой говорил Делез, едва ли является плодотворным в наше время. Сейчас можно быть мыслящим человеком лишь на творческом уровне, связанном с известной степенью риска. Потому что только когда мысль и судьба совпадают, возникает нечто интересное и достойное внимания. Ницше утверждал: мир устроен таким образом, что слабым жить легче, чем сильным, — они продуцируют ресен-тимент и благодаря этому одерживают верх. Чем человек примитивнее, тем проще ему живется на свете. Для собственного выживания слабые используют реактивный принцип. Ницше призывал помогать сильным, творческим лю-

Экстремизм' формы крайности

дям, которые являются абсолютно щедрыми в своем риске и способными на жертвенность Понятно, что сейчас почти невозможно создать что-то принципиально новое, но все же поскольку мы живем, мы что-то новое создаем.

А. С.. Тема экстремальности при ближайшем семантическом рассмотрении распадается на близкородственные понятия, среди которых можно выделить экстремизм и экстремум. Как известно, в математике экстремумами называются точки минимума и максимума функции, в отличие от плавного участка графика. Казалось бы, они символизируют мимолетные проколы внутреннего смысла бытия, если мы понимаем под функцией предсказуемую развертку повседневности и поведения. Парадокс в том, что почему-то именно эти привилегированные точки, точки сингулярности, как их называет Делез, и являются наиболее значимыми. В таком случае получается, что человеческая жизнь, состоящая из бесконечного времяпрепровождения, из исполнения своих обязанностей и работы, в конечном счете кодируется и фиксируется именно этими точками, экстремумами, которые в принципе могут и не достигаться. Они могут быть невостребованными ни изнутри, ни извне, и тогда происходит возврат в пластилиновое порождение, в невменяемость, в крутоногонерасчлененнорукость.

Хотя в то же время когда мы говорим об экстремальности, то обычно подразумеваем экстремальные условия, то есть некоторые внешние обстоятельства, пригодные для того, чтобы эти сингулярные точки проявились. Поэтому экстремальность, если пытаться соотнести ее с теми вещами, которые мы уже когда-то обсуждали, например, с трансгрессией¹, с готовностью рискнуть своей жизнью, действи-

¹ См/ Горичева Т, Орлов Д , Секацкий А. От Эдипа к

Нарциссу СПб Алетейя, 2001.

Беседа 3

тельно предстает в качестве чего-то не слишком интеллектуального. Или, может быть, даже интеллектуального, но в том смысле, в каком шум и ярость иногда заполняют фон интеллектуальной вершины. Кстати, в этом отличие Батая от Ницше. У Батая слишком много шума и ярости, притом что если мы кого-то называем экстремальным человеком, то Батай наверняка бы к этой категории принадлежал. Кроме того, экстремальность, связанная с максимализмом желания, максимализмом притязаний и, одновременно, с минимализмом требований к повседневности, роковым образом оказывается тем, что Гегель называл бытием для другого, — не в том смысле, что оно изначально для другого, а в том смысле, что только другой может им воспользоваться.

Все проявления экстремальности, начиная от максимализма жизненной позиции и вплоть до политического экстремизма, с одной стороны, связаны с саморазрушением, с тем, что мы бескорыстно и безнадежно тратим что-то, что у нас есть, и даже тратим то, что нам не принадлежит, — тратим авансированное будущее, но, с другой стороны, не мы пользуемся результатами наших усилий. Ими пользуются те представители рядом живущего мира, для которых это просто подкормка, — высокие волны бытия, которые они утилизуют в своих интересах. Парадокс заключается в том, что даже политический экстремизм, который является свидетельством иррациональности и разрушает устойчивое тело социума, в то же время дает те всплески настоящего рискованного бытия, имитируя которое устраивается вполне благополучная социальность.

Здесь можно вернуться к исходной идее антропогенеза, впервые высказанной Льюисом Мамфордом, которая состоит в том, что существовали некие совершенные безумцы, впадающие в транс по разным причинам и продуцирующие сверхневероятное поведение, — это могли быть пресловутые танцы шаманов или просто ситуация абсурда.

Экстремизм- формы крайности

И существовала вслед за ними система интерпретаторов, которые сами ничего подобного произвести не могли, но зато могли интерпретировать выбивающееся за пределы всякой вероятности совершенно абсурдное поведение. За счет этой интерпретации впервые создавался смысл, противоположный естественной закономерности. Получается, что эти имитаторы, эти люди длинной воли, не способные ничего изобрести самостоятельно, тем не менее пользовались бытием для другого, которое продуцировали экстремисты, будучи не в состоянии воспользоваться им самостоятельно.