Английская Утопия - Мортон Артур Лесли. Страница 20
Бэкон надеялся, что ему удастся заинтересовать в своем проекте короля Якова, который гордился своей добродетелью и любил, когда его называли Соломоном своего века. Основание такого научного колледжа, мечтал Бэкон, возвратит его к общественной деятельности и вернет ему королевскую милость. Однако ему пришлось разочароваться в этом, ибо науки как таковые мало интересовали Якова I, а политическая борьба поглощала королевские доходы [41]. Лишь в 1645 году, в правление Долгого парламента, проект Бэкона получил скромное практическое воплощение в виде философского колледжа. Его основатели — Сэмюэль Гартлиб, автор утопического очерка «Макария», и чешский ученый Комениус [42] — признавали, что их начинание было вдохновлено «Новой Атлантидой». Уже позже, в 1662 году, когда философский колледж преобразовался в Королевское общество, Спрат, Бойль, Гленвиль и другие заявляли, что они только выполняют бэконовский проект «коллегии Соломона». И даже спустя много лет Бэкон все еще оказывал огромное влияние на работу французских энциклопедистов. Дидро, излагая свою программу, сказал:
«Если мы смогли достичь этого, то нашему успеху мы обязаны главным образом канцлеру Бэкону, который набросал план всеобщего словаря наук и искусств в те времена, когда, в сущности, ни тех, ни других еще не было. В те времена, когда еще было невозможно написать историю того, что было известно, этот необычайный гений написал историю того, что еще предстояло изучить».
Поэтому «Новая Атлантида» принадлежит истории науки столько же, сколько и истории Утопии или политики. Тем не менее развитие науки и промышленной техники составляло существенную часть успехов буржуазии, и забота Бэкона о прикладной науке, как форме власти, роднит его, как я уже сказал, с теми писателями-утопистами эпохи Республики, чьи произведения носили сугубо политический характер и о которых будет идти речь в следующем разделе.
2. Реальное и идеальное государство
Революция в Англии изобилует героическими подвигами; она также изобилует героическими иллюзиями. В этом проявляется черта, присущая всем буржуазным революциям, поскольку то, что они сулят, очень далеко от того, к чему они приводят, и подлинное их значение часто ускользает даже от тех, кто наиболее активно в них участвует. Они обещают свободу для всех, и по большей части эти обещания даются искренне, но свобода, которую они несут с собой, чаще всего является свободой для какого-нибудь одного класса, которую последний использует для достижения своих целей, тогда как для масс, чьей поддержкой этот класс заручился и чьи надежды он возбудил, достигнутые преимущества часто сомнительны, затрагивают их лишь косвенно и уж всегда сильно расходятся с тем, что ожидалось. В Англии XVII века и во Франции XVIII века безграничные надежды на всемирное братство и изобилие были жестоко разбиты. Поражение и последовавшее за ним широко распространившееся разочарование непривилегированных слоев населения привело к частичной реставрации старого режима, к компромиссу между различными группами эксплуататорских классов, компромиссу, который оставил нерешенными многие вопросы, но в то же время оставил свободным и путь для дальнейшего продвижения.
Те религиозные формы, в которые вылилась революция в Англии, позволили мечтам народных масс принять самые фантастические очертания. В течение всего этого периода имеют хождение самые сумасбродные теории; могущество человека и божье могущество идут рядом и по временам становятся почти равнозначными. Повсеместно людям казалось, что они делают божье дело, а бог делает их дело. Упразднение королевской власти было не только политической переменой, но исполнением завета святых и знамением приближения «золотого века» на земле, когда Христос должен будет явиться к людям, чтобы скрепить печатью дела своего народа. На некоторое время люди Пятого царства [43] сделались могущественной политической силой и царство божье на земле казалось практически осуществимым.
Уже в 1641 году во время созыва Долгого парламента такие представления были широко распространены, Хансерд Ноллис писал в том году:
«И это та работа, какую надо выполнить. И как только она будет выполнена, Антихрист будет побежден, Вавилон разрушен и придет Иисус Христос царствовать во славе; и тогда возгласится аллилуйя, ибо воцарился Господь Бог Вседержитель [44]… В этом забота дня, чтобы возглашать падение Вавилона, чтобы он падал глубже и глубже; и в том забота дня, чтобы не давать Богу отдыха, пока Он не воздвигнет Иерусалим, как хвалу всего мира… Бог избрал простой народ и толпу, чтобы провозгласить, что воцарился Господь Бог Вседержитель. Как и во время первого сошествия, Христос возвестил Евангелие бедным — не многим благородным, не многим богатым, но бедным, — так и при реформации религии, после того как начали обличать Антихриста, именно простой народ первым пришел заботиться о Христе» [45].
Этого тысячелетия ждали не только бедные безымянные и невежественные фанатики. Их надежды разделяли многие самые культурные люди того времени. В том же году Мильтон заявлял о своей вере в то, что английский народ будет
«самым трезвым, разумным и христианским народом современности, когда ты, вечный и близко ожидаемый Владыка, раздвинешь тучи, чтобы судить разные королевства мира, и станешь оделять почестями и наградами религиозные и справедливые государства и положишь конец всем земным тираниям, провозгласив свою всемирную и кроткую монархию на земле и небесах».
Мы почти вправе сказать, что Эдем в «Потерянном рае» был мильтоновской Утопией, Утопией, содержащей многие из традиционных черт земного рая [46], описанного в главе I, рая, который он в пору первых восторгов революции надеялся увидеть осуществленным на земле. Позднее, когда во времена Республики надежды стали вянуть, а Реставрация их потом окончательно сокрушила, Мильтон перенес свой Эдем в отдаленное прошлое и в далекое будущее. Но именно в силу того, что «он был настоящим поэтом и, сам того не зная, сторонником Дьявола», он в течение некоторого периода надеялся, что сможет действительно вкусить от запретного плода и уподобиться богам, постигшим добро и зло. Для Мильтона трагедия грехопадения заключалась вовсе не в осуждении человека, пожелавшего познать добро и зло, но в том, что обещания змия были лживыми (как и обещания буржуазной революции) и что те знания и власть, какие они могли дать, оказались в этом случае недостаточными для человека. Рай, потерянный Мильтоном, в то время был первым предвестником революции.
Если Мильтона можно поставить во главе религиозных утопистов в английской революции, то утопичность его произведений была настолько скрыта, что он, должно быть, сам не вполне отдавал себе отчет в том, что им создана именно Утопия. Существуют другие религиозные Утопии того времени, но все более условного характера и значительно уступающие по своим достоинствам Утопии Мильтона. Одна из них, уже упоминавшаяся нами выше «Новая Солима», принадлежит Сэмюэлю Готту. Она была написана на латинском языке в 1648 году и переиздана в 1649 году.
Эта книга не привлекла к себе особенного внимания и впоследствии была забыта, пока ее в 1902 году не обнаружил и не перевел Уолтер Бегли, приписавший ее Мильтону по той простой причине, что, как он полагал, никто иной, кроме Мильтона, не мог создать «столь возвышенное» произведение. В действительности же, как я уже сказал, эта книга отличается почти невообразимой серостью и бездарностью. Она построена по обычной сказочной схеме. Новую Солиму открывают и посещают два молодых человека из Кембриджа — Евгений и Политан. Им оказывают традиционное гостеприимство и охотно сообщают все интересующие их сведения. Все без исключения жители Новой Солимы воплощают все самые худшие из тех черт пуритан, какими их наделяли самые ярые их противники, отличаются ограниченностью своего кругозора и истерической набожностью, самовлюбленностью и нетерпимостью. Значительная часть книги посвящена описанию постановки учебного дела; в ней нет ни гуманистической широты Мора, ни бэконовского страстного стремления к науке. Книга затрагивает, по словам издателя,