Другое начало - Бибихин Владимир Вениаминович. Страница 87

Или всё-таки возможно?

Забыто авторство эпоса. За давностью тысячелетий обезличились громадные достижения архаической генетики в деле выведения домашних животных. Забыто, кто и как создал мир. Похоже таким образом, что отчуждено может быть в конечном счете все. Критерий давности оказывается относительным, пусть и полезным в своем диапазоне. Отчуждается мысль, настроение. Личность-воля целиком отдает себя своему (родному), которое растет в ней через нее. Не имея права увести себя из жизни, она не спорит с правом государства брать ее себе.

Государство как идея (род) есть «действительная сила» личности, в сердцевине личности, в ее преданности родному отчуждающая личность от нее самой. «Внутренняя собственность духа» в конечном счете не моя; даже государство в его идее имеет на нее больше прав чем я. Собственность как принадлежностькому-то    тает, остается только собственность как суть! В меру возвращения индивида к себе в нем растет тяга к такой объективности, «когда человек лучше унизит себя до раба и до полной зависимости, лишь бы только уйти от мучения пустоты и отрицательности», преследующих одинокого субъекта. Собственность личности временное образование. Как виноградная лоза опадает без опоры, так право должно «обвиваться вокруг некоего в себе и для себя прочного дерева» [219]. Спасительное отчуждение распространяется сначала на вещи и имущества натурального хозяйства, потом на товары, далее на деньги, и больше, на интеллектуальную собственность, наконец не индивидуальность. В том, что Гегель назвал интимной собственностью духа, собственность в конечном счете уходит в такую себя, о которой бессмысленно спрашивать чья она. Она своя.

В самом деле, что в личности кроме ограниченности, дурных привычек, скрытности, личин, из которых часто состоит вся ее индивидуальность, принадлежит ей, а не человечеству как роду. Утаиваемые слабости, так тревожащие личность, по сути присущи всем и все их одинаково скрывают. Наоборот, всего реже случается и по-настоящему уникально то, что составляет суть каждого и чего обычно не наблюдаешь в полноте, родное и родовое. Не вмещаясь ни в ком отдельно, оно желанно каждому, кто хочет быть собой, и достижимо только в меру превращения человека в человека. Стань наконец человеком, говорю я себе то, что говорят миллиарды, и одновременно совершенно конкретное и неповторимое, не потому что я особенный человек и взращиваю в себе какую-то небывалую человечность, а как раз наоборот, потому что самое общее (Гераклит), в котором я спасен и укрыт, и есть настоящий я.

Помня о равенстве идея-род-народ-государство, прочитаем в начале третьего раздела (Государство) третьей части (Нравственность) гегелевской «Философии права»:

Государство есть действительность нравственной идеи — нравственный дух как откровенная (offenbare) сама себе отчетливая субстанциальная воля, которая себя мыслит и знает и то, что она знает и поскольку это знает, исполняет… Это субстанциальное единство есть абсолютная недвижимая самоцель, в которой свобода приходит к своему высшему праву, так что эта конечная цель обладает высшим правом против одиночек, чей высший долг — быть членами государства.

Свободолюбивая личность вроде Андре Глюксмана не должна здесь спешить возмущаться. Гегель сейчас отдаст ей то, чего она требует: он скажет, что в гражданском обществе, в коллективе «интерес отдельных людей как таковых есть высшая цель». Именно так, только с путаной подстановкой государства на место общества, и сказано в нашей конституции [220]. Создатели ее в спешке не удосужились задуматься о разнице между гражданским обществом, т.е. коллективом, и нацией, народом, государством. К этой разнице сводится все в политике. Общество есть собрание людей, договорившихся между собой и выбравших себе руководство. Я обязан поставить себя выше этого собрания и этого руководства и во всяком случае не подчиниться ему, если оно не право. Эта моя обязанность основана именно на том, что и я и все общество и его правительство в данном поколении, все мы принадлежит истории народа и замыслу государства. На беду интеллектуалам, не догадавшимся в своей очередной временной поделке, нашей конституции, учесть, что обществом правит не обязательно что-то    понятное каждому человеку, об этом догадываются как раз те, чье беззаконие конституция призвана вроде бы остановить.

Никакому коллективу, даже самому большому, не гарантирована верность своей правде. Это значит, что в начале политики стоит черновая работа разбора завалов. Ничего страшного. Всякую свалку можно со временем разобрать. Всего больше грязи как раз вокруг главного. Между своим и своим, собственным и собственным, родом как мысленным обобщением и родом как родным, между толпой и государством различить в конечном счете удастся, тем более что для нас нет ничего важнее. То, что Гегель называет духом народа ( «государство в качестве духа народа есть вместе с тем проникающий все его отношения закон», §    274), существует и заставит к себе прислушаться, хотя для того придется расчистить нагромождения вокруг духа, народа и сначала по-новому услышать эти слова: дух как дыхание, народ как мир.

Принцип свободы собственности, признаваемый или нет, так или иначе осуществляет себя явочным порядком. Против юридической собственности в военное и революционное время принимаются жесткие, иногда уничтожающие меры. Менее бросаются в глаза, хотя долгосрочно более эффективны идеологические меры в виде признания захвата собственности безнравственным, нецивилизованным, некультурным, воровством (Прудон). Спазматическое принятие срочных мер вокруг собственности разрушает, наоборот, вещество и тело, т.е. как раз не то, что должно быть врагом нравственного усилия.

Другое, в чем дает о себе знать подспудная работа свободы собственности, это легкость расставания с ней, по крайней мере у нас. Известна готовность, с какой российские капиталисты отдавали собственность революционерам.

Если в России частная собственность так легко, почти без сопротивления, была сметена вихрем социалистических страстей, то только потому, что слишком слаба была вера в правду частной собственности, и сами ограбляемые собственники, негодуя на грабителей по личным мотивам, в глубине души не верили в свое право, не сознавали его священности, не чувствовали своей обязанности его защищать, более того, втайне были убеждены в нравственной справедливости последних целей социалистов… Требование, чтобы мое оставалось при мне… никоим образом не может претендовать именно на абсолютную нравственную авторитетность [221].

Нет оснований ждать, что в третьем тысячелетии настроение здесь заметно изменится. Отказом признать нашей действительной историей то, что с нами произошло и происходит, мы готовим себя к новым переменам, которые уже не смогут не быть такими же резкими как и те, с какими мы согласились. Что на новом и, похоже, неизбежном повороте мало что останется от того, что теперь называют приватизацией, совсем не исключено. Как в случае с построением социализма в одной отдельно взятой стране, выходом из тупика сможет стать и скорее всего станет своеобразная интеграция в мировую структуру. Как и в случае с социализмом, эта интеграция примет в России формы самобытного изживания схем индустриального общества потребления.

1994

Крепостное право [222]

1. В 1999 году западный юрист подводила итоги правового государства в России.