Теории сознания - Прист Стивен. Страница 22

В работе "Философские исследования" Витгенштейн систематически критикует взгляд, согласно которому слова получают значение от простых остенсивных определений. У слов широкое разнообразие употреблений: отдавать приказы, задавать вопросы, обижать, умалять и т.д. Слова имеют разные употребления, или функции, подобно тому, как имеют разные употребления человеческие артефакты вроде столов или отверток. Вырывать слово из его поведенческого и лингвистического контекста – его "языковой игры" – и спрашивать о его значении – значит вводить в заблуждение посредством процедуры вроде той, когда из машины удаляют винтик и спрашивают, что это такое. Замените данный винтик в машине, и его функция станет очевидной. Замените слово в жизненном контексте человека, и его употребление станет очевидным. Значение не является внутренним, загадочным, личным и психологическим. Оно – внешнее, очевидное, общедоступное и бихевиоральное. В самом деле, нам следует прекратить поиск теории "значения" и направить внимание на актуальное лингвистическое употребление. Значение и есть такое употребление.

Остенсивное определение возможно, но оно заранее предполагает существование общего языка с тем, что Витгенштейн называет его "установкой сцены": с его грамматикой, его правилами, его миром здравого смысла людей, находящихся в общении друг с другом. Остенсивные определения полезны, поскольку они показывают роль или место слова во всем таком контексте. Как философам, нам не следует забывать отмеченную "установку сцены", которая и делает остенсивное определение возможным.

Для того чтобы показать невозможность существования личного остенсивного определения, Витгенштейн приглашает нас рассмотреть мнимую возможность того, что некто решает вести дневник о повторяющемся ощущении (Ук. изд., с. 174, №258). Идея заключается в том, что человек записывает знак s каждый раз, когда имеет место данное ощущение. Витгенштейн считает, что это будет невозможно для того, кто овладел общим языком, в рамках которого s может быть отведена роль в качестве имени ощущения. Мнимое личное остенсивное определение не содержит в себе ничего. Человек не может указать на свое ощущение. Он, конечно, способен сконцентрировать внимание на данном ощущении и, так сказать, "указать на него внутренне", но будет заблуждением полагать, будто таким путем могло бы установиться референциальное отношение между s и ощущением. В s не заключается ничего такого, что было бы именем ощущения. В нем не заключается ничего такого, что бы правильно или неправильно именовало ощущение. В данном случае нет ничего, что было бы правильным или неправильным навешиванием ярлыка s на ощущение, так что ничего подобного здесь не происходит. Как об этом пишет Витгенштейн:

Но ведь в данном случае я не располагаю никаким критерием правильности. Так и тянет сказать: правильно то, что мне всегда представляется правильным. А это означает лишь, что здесь не может идти речь о "правильности" (Ук. изд., с. 175, №258).

Именование предполагает саму возможность того, что оно может быть правильным или неправильным. Но эта возможность существует только в общем языке, где есть критерии правильности или неправильности. Личное остенсивное определение фиксирует употребление слова не более, чем сверка с железнодорожным расписанием. Это напоминает покупку нескольких экземпляров утренней газеты, чтобы удостовериться, что сообщение о какой-то новости истинно.

Нельзя обучиться психологическим понятиям только на своем собственном случае. Необходимо, чтобы обучающийся был знаком с критериями от третьего лица для их употребления. Если бы каждый только переживал боль и никогда не показывал ее, то слово "боль" могло бы и не использоваться в нашем общем языке. То же самое применимо и к случаю, когда никто никогда не знал бы, что другому больно. Именно потому, что мы иногда правы, а иногда неправы в наших приписываниях боли другим, данное слово может употребляться. Поведенческие критерии предоставляют условия для употребления термина.

Если витгенштейновский аргумент личного языка работает, то он уничтожает картезианскую картину мира ее же собственным оружием. Декарт полагает психологическое знание от первого лица единственного числа наиболее достоверным и основополагающим. Он считает, что нет ничего более достоверного, чем то, что он мыслит, и основывает на этом все свои иные притязания на знание, включая и притязание на то, что он существует. Если витгенштейновский аргумент личного языка обоснован, то Декартова доступность своего сознания самому себе основывается на очень больших допущениях: общем языке и мире здравого смысла находящихся в общении друг с другом людей. Его (Декарта) сомнения возможны только в том случае, если они беспочвенны. Интересно отметить, что Декарт явно не ставит под сомнение осмысленность своего собственного языка в "Размышлениях".

Глава 3 ИДЕАЛИЗМ

Идеализм – это теория, согласно которой существуют только сознания. Ясно, что он несовместим с дуализмом, потому что последний есть теория о том, что существуют и сознания, и физические объекты. Вывод идеализма о том, что физические объекты не существуют, потенциально способен вводить в заблуждение и обычно неправильно понимается. Ни один идеалист не отрицает, что существуют столы, кирпичи, куски дерева и все другие предметы, которые мы обычно относим к физическим объектам. Просто идеалисты отрицают два голословно утверждаемых факта относительно физических объектов: они отрицают, что физические объекты существуют вне восприятия и мышления; что физические объекты материальны, т.е. состоят из субстанции под названием "материя". Пожалуй, это означает отрицание существования физических объектов в смысле отрицания их сущностных свойств, но ясно, что это не является утверждением о том, будто имеются пустоты и бреши в нашем визуальном или тактильном поле, где большинство людей помещают физические объекты. До сих пор, насколько я знаю, ни один философ не высказывал подобного утверждения.

Главное утверждение идеалиста заключается в том, что физические объекты не существуют независимо от сознаний. Если бы не было сознаний, то так называемые физические объекты не могли бы существовать. То, что существует, существует только в сознании, поэтому то, что мы на уровне здравого смысла, или дофилософски, рассматриваем как физическое, есть на самом деле ментальное. Физическое есть ментальное.

Многие люди, когда они впервые слышат об идеализме, полагают, что это глупая теория, т.е. что она в столь значительной степени и столь явно ложна и в нее так трудно поверить, что только философ, оторванный от повседневных жизненных забот, или же некто с сомнительной теологической приверженностью мог ее сформулировать. Иногда также идеализм считают ненаучным в смысле его несовместимости с открытиями современной науки.

Ни одно из этих обвинений не имеет никакого основания. Теория о том, что физическое есть ментальное, совместима с любыми повседневными, практическими убеждениями, совместима с атеизмом и с современной наукой. В противоположность широко распространенному неправильному представлению ничто в современной науке не исключает идеализм. Все предложения физики, биологии и даже неврологии могли бы быть истинными, но также истинными могли бы быть и все идеалистические предложения; их конъюнкция образует непротиворечивое множество. Очевидно, что идеализм несовместим со старой ньютоновской идеей о материи как своего рода материале или веществе, из которого создана вселенная, но ведь физика уже давно отказалась от этой идеи. И в самом деле, во многих важных отношениях идеалистическая атака на материю предвосхищает демонстрацию ограниченностей ньютоновской физики Махом и Эйнштейном. Забавно, но ведь может так получиться, что идеализм окажется совместимым с наукой, а материализм – нет.

В дальнейшем я попытаюсь придать некоторое интуитивное правдоподобие идеализму – просто потому, что он представляется многим людям интуитивно ложным. Однако вначале я скажу кое-что о разнообразных видах идеализма. До сих пор я говорил так, будто идеализм представляет собой единую гомогенную теорию, но в действительности это не так. Все идеалисты согласны в том, что в некотором смысле реальность изначально духовна, или ментальна, однако при этом существуют весьма различные виды идеализма.