Прах к праху - Джордж Элизабет. Страница 20

С Ричи я познакомилась как-то в пятницу вечером в Сохо. Он играл на саксофоне в клубе, который назывался «Джулипс». Теперь он закрыт, но вы, возможно, помните его – три сотни квадратных футов сигаретного дыма и потных тел в подвале на Греческой улице. В те дни клуб щеголял синими светильниками на потолке, это было очень модно, несмотря на то, что в их свете все казались наркоманами в поисках дозы. Он мог гордиться периодическими визитами туда кого-нибудь из младших членов королевской семьи в сопровождении папарацци. Там тусовались актеры, художники и писатели. Это было место, куда вы ходили людей посмотреть и себя показать.

Мне не нужно было ни того ни другого. Я была с подругами. После занятий в университете мы пошли на концерт в Эрлс-Корт, четыре двадцатилетние девицы, искавшие отдыха перед экзаменами.

В «Джулипсе» мы оказались случайно. На тротуаре собралась толпа желающих войти, к которой мы присоединились из любопытства. Очень скоро мы обнаружили, что по кругу ходит с полдюжины косячков. Мы не отказали себе в этом удовольствии.

В те дни конопля была для меня подобием Леты. Когда будущее казалось совсем уж беспросветным, я курила и уплывала. А с другой стороны, это был ключ к приятному времяпрепровождению. Мне нравилось состояние кайфа. Несколько затяжек – и я превращалась в нечто новое, Лив Уайтлоу Оторву, бесстрашную и возмутительную. Так что именно я выявила источник травки: трех парней из Уэльса, студентов-медиков, пришедших послушать музыку, выпить, покурить и трахнуться. Было ясно, что первые три пункта они уже выполнили. Познакомившись с нами, они нашли решение последней задачи. Но количество участников было неравным, как мы все понимали. И если только один из парней не пожелал бы оприходовать двух из нас, одну из девиц ждало разочарование. Умение привлекать мужчин никогда не значилось в числе моих достоинств, и с самого начала я поняла, что проиграю.

Да и все равно, ни один из этих парней мне не понравился. Двое ростом не вышли. У третьего изо рта воняло, как из сточной канавы. Мои подруги могли забирать их.

Как только мы вошли в клуб, они стали вовсю обжиматься на танцевальной площадке. В «Джулипсе» это было в порядке вещей, так что никто не обратил на них внимания. Я в основном смотрела на музыкантов.

Две из моих подружек уже ушли со словами: «Увидимся в колледже, Лив», дав тем самым понять, чтобы я не ждала их, пока они будут трахаться, и тут оркестр сделал перерыв. Откинувшись на стуле, я собралась закурить. Ричи Брюстер поднес мне огня.

Каким убогим оно кажется сейчас – то мгновение, когда огонек зажигалки вспыхнул в шести дюймах от моего лица и осветил лицо Ричи. Но Ричи видел все черно-белые фильмы на свете и считал себя неким сплавом Хамфри Богарта и Дэвида Нивена. Он спросил:

– Можно к вам присоединиться? Лив Уайтлоу Оторва ответила:

– Делайте что хотите. – И изобразила на лице идеальное выражение с-к-у-к-и.

Насколько я могла видеть, Ричи был стар, далеко за сорок, пожалуй, даже ближе к пятидесяти. Обвислые щеки, мешки под глазами. Интереса он у меня не вызвал.

Так почему же я пошла с ним в ту ночь, когда музыканты отыграли все им положенное и «Джулипс» закрылся? Я могла бы ответить, что последний поезд на Кембридж ушел и мне негде было переночевать, но ведь я могла поехать в свой дом в Кенсингтоне. Но когда Ричи убрал в футляр свой саксофон, зажег две сигареты – одну для меня – и пригласил где-нибудь с ним выпить, я увидела в этом возможность развлечься и набраться опыта. Я ответила:

– Конечно, почему нет?

И этими словами навсегда изменила свою жизнь.

Мы поехали на такси в Бейсуотер. Ричи назвал водителю отель «Коммодор» на Куинсуэй, положил руку мне на бедро у самой промежности и стиснул его.

Все эти манипуляции казались такими недозволенными и взрослыми. Оплата наличными у стойки отеля, покупка двух бутылок, подъем в номер, отпирание двери. Все это время Ричи бросал на меня взгляды, а я заговорщицки улыбалась ему в ответ. Я была Лив Уайтлоу Оторва, сексуальное животное, женщина, порабощающая мужчин, глаза опущены, грудь многообещающе обтянута. Боже, какая дура.

Ричи снял пленку со стаканов, стоявших на шатком комоде. Быстро выпил три маленьких порции водки. Налил четвертую, побольше, и выпил, прежде чем налить мне джина. Зажав горлышки бутылок между пальцами, перенес их и свой стакан на круглый стол, рядом с которым стояли два кресла. Они были обиты винилом горохового цвета, и розовый абажур китайского фонарика, закрывавшего лампочку на потолке, превращал его в цвет увядающих листьев розового куста. Ричи сел, закурил и принялся говорить.

Я до сих пор помню выбранные им темы: музыка, искусство, театр, путешествия, книги и кино. Я слушала, благоговея перед его эрудицией. Изредка вставляла реплики. Позднее я обнаружила, что от меня только и требовалось, что молчать и слушать с внимательным видом, но тогда мне казалось, что это что-то да значит – сидеть рядом с мужчиной, который действительно Знает, Как Открыться Женщине.

Чего я не понимала, так это того, что разговоры были для Ричи Брюстера любовной игрой. Ему не интересно было ласкать женские тела. Он возбуждался, лаская воздушные волны. Когда в ту ночь он довел себя до уровня действия, он встал, вытащил меня из моего кресла, сунул мне в рот язык, расстегнул брюки и вывалил член. Ричи заставил меня держать его, пока спускал на мне джинсы и проверял двумя пальцами, готова ли я. Повалил меня на постель. Улыбнулся, многозначительно сказав: «О да», – и снял свои брюки. Трусов на нем не было. Потом он сказал мне, что никогда их не носит, потому что они только мешают. Мои джинсы и трусы он стянул только с одной ноги. Сказал: «Очень хорошо, детка», не имея в виду ничего конкретно. Взял меня за ягодицы. Поднял мои бедра. И вошел в меня.

Действовал он очень энергично. Закинул мои ноги себе на спину. Вцепился мне в волосы, дышал, стонал и вздыхал мне в ухо. То и дело шептал «боже» и «господи». И когда кончил, выкрикнул:

– Лив, Лив, Лив.

После этого он ушел в ванную комнату. Зашумела вода, потом перестала. Он вышел довольный, горделивый, с полотенцем, которое бросил мне со словами:

– Ведь ты такая влажная!

Я приняла это как комплимент. Он налил себе еще выпить. Сказал: «Черт, как же хорошо», – и не спеша вернулся в кровать, где стал целовать меня в шею, бормоча:

– Ты просто нечто. Нечто. Я уже много лет так не кончал.

Какой могущественной я себя почувствовала. Каким незначительным показался мой прежний секс. До этой ночи в «Коммодоре» мои совокупления были не более чем потными случками с мальчишками, детьми, которые ни черта не знали о том, Как Заниматься Любовью.

Ричи коснулся моих волос. Тогда они были мышиного цвета, а не блондинистыми, как сейчас, длинными и прямыми, как рельсы. Он провел пальцами по всей длине, бормоча:

– М-м-м, мягкие. – Поднес к моим губам стакан с джином. Потом зевнул, потер голову и сказал: – Черт, мне кажется, я знаю тебя сто лет.

И с этого момента я решила, что люблю его. Я осталась в Лондоне. Я осознала, что в Кембридже, в окружении сливок общества, гомосексуалистов и тупиц, я была не на своем месте. Кому, к черту, нужна была карьера в области социальных наук – идея принадлежала в первую очередь матери, и именно она нажала на все рычаги, чтобы меня приняли в Гертон-колледж, – когда я могла иметь номер в отеле в Бейсуотере и настоящего мужчину, который платил за него и приходил через день, чтобы покувыркаться на бугристом матрасе?

Через неделю, когда мои подруги сочли, что дальнейшее покрывание моего отсутствия в колледже отрицательно скажется на их репутации, Гертон забил тревогу. Старший куратор позвонил моим родителям. Родители позвонили в полицию. Единственная зацепка, которую они дали копам, был «Джулипс» в Сохо, но я была совершеннолетней, и поскольку женских трупов, подходящих под мое описание, Темза перед тем на берег не выбрасывала, а ИРА переключилась на закладывание бомб в машины, универмаги и под скамейки в метро, то полицейские не бросились, словно гончие, на мои поиски. Поэтому прошли три недели, прежде чем мать нарисовалась под ручку с папой.