Прах к праху - Джордж Элизабет. Страница 66

– Когда-то это имело главное значение при вступлении в брак.

– Мы говорим не о браке, а о любви. Чаще всего это два взаимно исключающих друг друга и совершенно разных предмета. И вообще – ты уходишь от ответа.

– Я не ухожу.

–Так что? Почему? Почему ты меня любишь? Потому что если ты не можешь это объяснить или дать любви определение, возможно, лучше признать, что настоящей любви просто не существует.

– В таком случае, что между нами происходит?

Она беспокойно двинулась, как бы пожала плечами:

– Вожделение. Страсть. Жар тела. Нечто приятное, но эфемерное. Не знаю.

Приподнявшись на локте, он посмотрел на нее:

– Позволь мне убедиться, что я правильно понял. Мы должны считать, что это – отношения, основанные на похоти?

– А ты не желаешь признать такую возможность? Особенно учитывая прошедшую ночь. Как у нас все было.

– Как у нас все было, – повторил он.

–На кухне. В спальне. Я признаю, что инициатива исходила от меня, Томми, поэтому не говорю, что ты единственный, кто поддался химере и не видит реальности.

– Какой реальности?

– Что ничего, кроме физиологии, между нами нет. Он долго смотрел на нее, прежде чем шевельнуться и заговорить:

– Хелен, ради бога, объясни, что с тобой?

–Почему ты спрашиваешь? Я просто хочу подчеркнуть: то, что ты принимаешь за любовь, может оказаться пустышкой. Разве над этим не стоит поразмыслить? Потому что если мы поженимся, а потом обнаружим, что наши чувства друг к другу никогда не выходили за рамки…

Откинув одеяло, он выбрался из постели и сунул руки в рукава халата:

– Выслушай меня хоть раз, Хелен. Внимательно выслушай с начала и до конца. Я тебя люблю. Ты любишь меня. Мы женимся или не женимся. Вот тебе и начало и конец. Все.

Бормоча себе под нос ругательства, Линли подошел к окну и раздвинул шторы.

– Томми, – проговорила она. – Я всего лишь хотела знать…

– Хватит, – отрезал он и подумал: «Женщины. Женщины. Причуды их ума. Вопросы. Допытывания. Доводящая до исступления нерешительность. Боже милосердный. Монашество и то лучше».

Раздался нерешительный стук в дверь.

– Что такое? – резко спросил Линли.

– Простите, милорд, – сказал Дентон. – К вам пришли.

– Пришли… Который час? – И одновременно с вопросом он сам схватил стоявший на тумбочке будильник.

– Около девяти, – ответил Дентон, а Линли взглянул на часы и выругался. – Сказать ему…

– Кто это?

– Гай Моллисон. Я посоветовал ему позвонить дежурному в Скотленд-Ярд, но он настоял. Сказал, что вы захотите услышать то, что он имеет сообщить. Он попросил передать вам, что кое-что вспомнил. Я предложил ему оставить номер, но он не согласился. Сказал, что должен вас увидеть. Выпроводить его?

Но Линли уже направился в ванную:

– Дайте ему кофе, завтрак, все, что он пожелает.

– Сказать ему…

– Черед двадцать минут, – ответил Линли. – И позвоните за меня сержанту Хейверс, хорошо, Дентон? Попросите ее как можно скорее приехать сюда. – Он еще раз от души выругался и захлопнул за собой дверь ванной.

Он уже принял душ и брился, когда к нему вошла Хелен.

– Только молчи, – попросил он ее отражение в зеркале, водя бритвой по намыленной щеке. – Я больше не потерплю всей этой чепухи. Если ты не можешь принять брак как естественное продолжение любви, тогда между нами все кончено. Если это, – он указал в сторону спальни, – кажется тебе всего лишь хорошей сексгимнастикой, тогда с меня довольно. Понятно? Потому что если ты все еще слишком слепа, чтобы увидеть… Ой! Вот черт. – Он порезался. Схватил салфетку и прижал к щеке.

– Ты слишком торопишься, – заметила Хелен.

–Не говори глупостей. Не говори мне этих глупостей. Мы знаем друг друга с тех пор, как тебе исполнилось восемнадцать лет. Восемнадцать. Мы были друзьями. Любовниками. Мы были… – Он погрозил отражению бритвой, – Чего ты ждешь, Хелен? Чего ты…

– Я имела в виду бритье, – прервала она.

Он непонимающе повернул к Хелен покрытое пеной лицо.

– Бритье, – недоуменно повторил он.

– Ты слишком быстро бреешься. Ты снова порежешься.

Он посмотрел на бритву, она тоже была покрыта пеной. Сунув бритву под кран, он смыл и пену, и рыжеватые волоски.

– Я слишком тебя отвлекаю, – заметила Хелен. – Гы сам так сказал в пятницу вечером.

Он понял, куда она клонит своим заявлением, но пока решил ей не мешать. Линли обдумал слово «отвлекаю»: что оно объясняет, обещает и подразумевает. Он наконец нашел ответ.

– В этом-то все и дело.

– В чем?

– В отвлечении.

– Не понимаю.

Он закончил бритье, умылся и вытер лицо поданным Хелен полотенцем. И ответил только после того, как освежил щеки лосьоном.

– Я тебя люблю, – сказал он, – потому что когда я с тобой, мне не нужно думать о том, о чем я вынужден думать. Двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю.

И пройдя мимо нее в спальню, он начал одеваться.

– Для этого ты мне и нужна, – сказал он. – Привести мой мир в равновесие. Дать мне что-то противоположное черноте и грязи. – Она слушала, Он продолжал одеваться.—Я люблю приезжать к тебе домой, гадая, что я там увижу. Мне нравится угадывать. Мне нравится волноваться, не взорвешь ли ты дом микроволновой печкой, потому что, когда я беспокоюсь об этом, в эти пять, пятнадцать или двадцать пять секунд, что я волнуюсь, мне не нужно думать об убийстве, которое я пытаюсь раскрыть, о том, как оно было совершено и кто за это в ответе. – Он поискал туфли, не прерывая монолога: – Вот как это происходит, ясно? О, вожделение тоже присутствует. Страсть. Жар тела. Назови как угодно. Вожделения тут много, и так всегда было, не стану скрывать, потому что мне нравится укладывать женщин в постель.

– Женщин?

– Хелен, не пытайся поймать меня на слове, слышишь? Ты знаешь, что я имею в виду. – Туфли нашлись под кроватью. Он сунул в них ноги и так туго завязал шнурки, что боль отдалась в коленях. – А когда вожделение, которое я к тебе испытываю, уйдет – со временем это непременно случится, – полагаю, у меня останется все остальное. Все эти отвлекающие моменты. Которые, так уж получилось, являются главной причиной моей любви к тебе.

Он подошел к комоду с крышкой из серпентинита и раза четыре провел по волосам щеткой. Он опять пошел в ванную. Хелен по-прежнему стояла в дверях. Он положил руку ей на плечо и поцеловал, крепко поцеловал.

– Вот и вся история, – сказал он. – От начала до конца. Теперь решай, чего ты хочешь, и покончим с этим.

Линли нашел Гая Моллисона в гостиной с окнами на Итон-террас. Помимо кофе, круассанов, фруктов и джема, Дентон предусмотрительно обеспечил крикетиста развлечением – из стереосистемы лилась вдохновенная музыка Рахманинова. Линли решил, что выбор принадлежит Моллисону, потому что Дентон, дай ему волю, предпочел бы шлягеры из мюзиклов.

Склонившись над кофейным столиком, Моллисон читал «Санди тайме». Он разложил ее рядом с принесенным Дентоном подносом. Читал он, однако, не о спорте, а о смерти Флеминга и о расследовании. В частности, как заметил Линли, проходя мимо стола к стереосистеме, чтобы выключить ее, он изучал статью под уже устаревшим заголовком «Поиски автомобиля, принадлежавшего крикетисту».

Линли выключил музыку. В дверь просунул голову Дентон;

– Ваш завтрак готов, милорд. Подать сюда? В столовую?

Линли мысленно скривился. Он терпеть не мог упоминания своего титула в ситуациях, связанных с работой, и резко ответил:

– Сюда. Вы нашли сержанта Хейверс?

– Она уже в пути. Она была в Ярде. Просила передать вам, что ребята приступили. Если вам это о чем-то говорит.

Говорило. Хейверс взяла на себя труд направить на задания вызванных на подмогу детективов-констеблей. Нарушение субординации – он предпочел бы сам поговорить с ними, – но она взяла на себе ответственность, потому что, завалившись с Хелен в постель прошлой ночью, он забыл поставить будильник.

– Да. Спасибо. Мне все ясно.