Великое избавление - Джордж Элизабет. Страница 12

Курам на смех!

– Я работала, мама. Меня снова перевели в следственный отдел.

Мать бесшумно возникла в дверях гостиной. Невысокого роста, как и Барбара, но пугающе худая, словно долгая болезнь изнурила ее тело, постепенно высасывая из него силы и приближая ее жизнь к концу.

– В следственный отдел? – переспросила она жалобным голосом. – Зачем же, Барбара? Ты же знаешь, как я к этому отношусь, лапочка ты моя! – С этими словами она нервозно принялась тереть иссохшей рукой заострившийся подбородок. Чересчур большие глаза опухли и покраснели, словно старуха весь день проплакала.

– Я купила тебе персиков, – вместо ответа сказала Барбара, помахивая кульком. – Турагентство было уже закрыто, к сожалению. Я даже в дверь постучала, чтобы они спустились из своей квартиры, но они, наверное, ушли погулять.

Забыв о своих тревогах по поводу следственного отдела, миссис Хейверс ухватилась за складку на груди своего старенького платья, потянула, скручивая в узел, словно пряча внутри какой-то секрет. Ее лицо внезапно изменилось, просияло детской радостью.

– О, это не страшно. Погоди, сейчас я тебе покажу. Ступай на кухню, я только на минутку. Ужин еще теплый.

Барбара прошла через гостиную, содрогаясь и от воплей телевизора, и от затхлого запаха никогда не проветривавшегося помещения. Кухня насквозь пропахла ароматами переваренного цыпленка и залежавшегося гороха. Это ничуть не лучше. Злобно посмотрев на дожидавшуюся ее на столе тарелку, Барбара осторожно потыкала вилкой увядшее мясо. Курица на ощупь была каменная, скользкая и отвратная, словно ее хранили в формальдегиде, дожидаясь вскрытия. Холодный жир застыл сгустками, маленькая лужица масла растеклась на засохших горошинах: они выглядели так, точно пролежали тут по меньшей мере неделю.

«Великолепно!» – подумала Барбара. Интересно, а «чудный крабовый салат» тоже превратится наутро в такую мерзость? Барбара огляделась в поисках газеты и, как всегда, обнаружила ее на сиденье шаткого кухонного стула. Оторвав первую страницу и расправив ее на столе, Барбара вывалила свой ужин прямо на улыбающееся лицо герцогини Кентской.

– Лапонька, неужели ты выбросила свой вкусненький ужин?

Черт! Обернувшись, Барбара посмотрела прямо в потрясенное лицо матери – губы шевелятся, пытаясь высказать обиду, лицо сморщилось, выцветшие голубые глаза наполнились слезами. К иссохшей груди мать прижимает альбом, обтянутый искусственной кожей.

– Ты меня застукала, ма. – Барбара выжала из себя улыбку, приобняв старуху за тощие плечики и подводя ее к столу. – Я уже перекусила в Скотленд-Ярде, так что мне есть не хочется. Или надо было оставить это вам с папой на завтра?

Миссис Хейверс быстро сморгнула. Боже, как легко, как чудовищно легко она утешилась!

– Нет, наверное, нет. Конечно же, нет. Мы же не станем есть курицу с горохом два дня подряд, верно? – Она ласково засмеялась и положила драгоценный альбом на стол.

– Папа раздобыл для меня все о Греции! – сообщила она.

– В самом деле? – Так вот чем он занимался днем. – Сам вспомнил?

Мать отвела взгляд, в замешательстве проводя пальцем по краю альбома, нервным движением потянула за украшавший его золотой лист. И снова – неожиданное движение, широкая, счастливая улыбка: мать выдвигает стул и приглашает Барбару сесть.

– Посмотри, дорогая, вот оно – наше путешествие.

Альбом раскрыт, быстро пролистываются страницы «поездок» по Италии, Франции, Турции – о, это было настоящее приключение! – и Перу. Наконец они добрались до нового раздела, посвященного Греции.

– Мы остановились в этом отеле на Корфу. Видишь, как он удачно расположен, на самом берегу? Мы могли поехать в Канон, там новая гостиница, но мне так понравился этот вид, а тебе, любовь моя?

У Барбары разболелись глаза, но она не сдавалась. Сколько же это будет тянуться? Неужели это никогда не кончится?

– Ты не ответила мне, Барбара! – Голос матери дрожал от напряжения. – Я столько провозилась с этой поездкой, весь день наклеивала! Ведь хороший вид на море лучше, чем новый отель в Каноне, ты согласна, радость моя?

– Намного лучше, мама, – выдавила из себя Барбара, поднимаясь на ноги. – У меня завтра с утра работа. Можно отложить Грецию на потом?

Как мать это примет?

– Какая работа?

– Это… небольшая семейная проблема в Йоркшире. Я уеду на несколько дней. Ты справишься одна или мне попросить миссис Густавсон, чтобы она пожила у нас? – Дивная мысль: пусть глухая присмотрит за безумной.

– Миссис Густавсон? – Захлопнув альбом, мать негодующе выпрямилась. – Ну уж нет, дорогая. Мы с папой прекрасно справимся и сами. Мы же всегда справлялись. Кроме того года, когда Тони…

В этой комнате удушливо, непереносимо жарко. Господи, хоть бы глоточек свежего воздуха! Один глоточек. На минутку. Барбара кинулась к задней двери, выходившей в заросший сорняками сад.

– Куда ты? – испуганно вскрикнула мать, в ее голосе уже нарастали истерические нотки. – Там ничего нет! Нельзя выходить из дому после наступления темноты!

Барбара подхватила газетный сверток со своим ужином.

– Выброшу мусор. Я всего на минутку, мам. Можешь постоять у двери, посмотреть, чтоб со мной ничего не случилось.

– Но… у самой двери?

– Если хочешь.

– Нет, мне не следует стоять у открытой двери. Оставь ее приоткрытой, только щелочку. Если что случится, зови меня.

– Отличный план, ма. – Со свертком в руках Барбара торопливо вышла в темноту.

Пару минут. Она жадно вдыхала холодный воздух, прислушиваясь к знакомым с младенчества звукам и нащупывая в кармане измятую пачку сигарет. Выудила одну, закурила, прищурилась на усеянное звездами небо.

Как могло это случиться с ее матерью? Конечно, все началось с Тони. Веселый, веснушчатый мальчишка. Словно порыв весеннего ветра посреди окружавшей их зимы. Смотри, смотри, что я сейчас сделаю, Барби! Я все могу! Химические реактивы и резиновые мячи, крикет на школьной площадке и салки по вечерам. И ужасная, чудовищная нелепость – выбежать за мячом прямо на Аксбридж-роуд.

Нет, тогда он не умер. Всего-навсего пришлось поваляться в больнице. Держалась температура, необычная реакция. А потом – внезапный диагноз. О, зловещая ирония! Попасть в больницу со сломанной ногой, а выйти с белокровием.

Он умирал четыре года – четыре ужасных года.

Четыре года его родные спускались по ступеням безумия.

– Лапонька! – Голос матери дрожит.

– Я тут, мама. Смотрю на звезды. – Втоптав окурок в каменно-твердую землю, Барбара поплелась в дом.

4

Дебора Сент-Джеймс поспешно притормозила и, хохоча, обернулась к мужу.

– Знаешь, Саймон, в качестве штурмана ты никуда не годишься.

Он улыбнулся, складывая карту дорог.

– Раньше не знал. Будь снисходительнее – это все туман виноват.

Дебора посмотрела сквозь ветровое стекло на маячившее перед ними огромное темное здание.

– По-моему, это еще не причина, чтобы перепутать все значки на карте. Мы наконец добрались? Что-то не похоже, что нас тут ждут.

– Ничего удивительного. Я обещал приехать в девять вечера, а сейчас… – При слабом освещении внутри автомобиля он всмотрелся в циферблат и охнул: – Господи, да уже полдвенадцатого! – В голосе его слышался смех. – Ну так как, любовь моя? Проведем брачную ночь в машине?

– Будем обжиматься, как подростки, на заднем сиденье? – Изящным движением головы женщина откинула назад длинные струящиеся волосы – Прекрасная идея, только зря ты не взял напрокат машину повместительней. Нет, Саймон, боюсь, нам все-таки придется колотить в дверь, пока кто-нибудь не проснется. Но помни – извиняться будешь ты. – С этими словами она вышла из машины, вдохнула полной грудью колкий ночной воздух и внимательней пригляделась к высившемуся перед ней зданию.

Особняк был выстроен в эпоху, предшествовавшую правлению Елизаветы, но позднейшие переделки придавали ему щеголеватый и жеманный вид. Забранные кружевными решетками окна освещал лунный свет, просачивавшийся сквозь болотный туман, повисший над долиной. Вверх по стенам карабкался плющ; увядающие листья багрянцем румянили старый камень. Там и сям в прихотливом беспорядке сквозь крышу пробивались каминные трубы, словно огромные копья, воинственно вскинутые к ночному небу. Этот дом и прилегавший к нему участок земли вольно и непокорно отрицали наступление двадцатого века: гигантские дубы широко простирали ветви над лужайкой, под ними красовались скульптурные группы в окружении цветочных клумб. От дома к лесу уходили, петляя, тропинки, заманчивые, как пение сирен. В глубокой тиши был слышен и плеск струи в ближнем фонтане, и блеяние ягненка на дальней ферме, но все звуки растворялись в нежном шепоте ночного ветерка.