За Маркса - Альтюссер Луи. Страница 48

5. СТРУКТУРА С ДОМИНАНТОЙ: ПРОТИВОРЕЧИЕ И СВЕРХДЕТЕРМИНАЦИЯ

Нам остается разобраться с наиболее существенным моментом этой практики: законом неравномерного развития противоречия. Поскольку Мао высказывает следующий чистый как заря тезис: «В мире нет ничего, развивающегося с абсолютной равномерностью».

Чтобы понять смысл и область применения этого «закона», касающегося не только (как часто думают) империализма, но «всего, что существует в мире», нужно вернуться к тем существенным для марксистского противоречия различениям, которые в любом сложном процессе выделяют главное противоречие, а в любом противоречии — главный аспект. Я подчеркиваю это «различение» только в качестве указания на сложность целого, говорящего о том, что для того, чтобы одно противоречие могло господствовать над другим, целое должно быть сложным. Теперь необходимо рассмотреть это господство не в качестве указания, но само по себе, а затем развернуть его импликации.

Тот факт, что одно противоречие господствует над другим, предполагает, что сложность, в которой оно фигурирует, является структурированным единством и что эта структура имплицирует отношение господства и подчинения между противоречиями. Действительно, господство одного противоречия над другим для марксизма не может быть фактом случайного распределения различных противоречий в той сумме, которую берут в качестве объекта. В этом сложном целом, которое «содержит в себе целый ряд противоречий», нельзя «обнаружить» одно противоречие, господствующее над другими, подобно тому как на трибуне стадиона можно обнаружить зрителя, на целую голову возвышающегося над остальными. Господство не есть простой и безразличный факт, оно есть факт, имеющий существенное значение для самой сложности. Именно поэтому сложность имплицирует господство в качестве существенного для нее: оно вписано в ее структуру. Таким образом, утверждать, что единство не есть, не может быть единством простой, изначальной и всеобщей сущности, отнюдь не значит, как полагают те, кто грезят о «монизме», этом идеологическом понятии, чуждом марксизму [104], приносить единство в жертву на алтаре «плюрализма», — но значит утверждать нечто совершенно иное: что единство, о котором говорит марксизм, есть единство самой сложности, что модус организации и артикуляции сложности как раз и конституирует ее единство. Это значит утверждать, что сложное целое обладает единством артикулированной структуры с доминантой. Именно эта специфическая структура в конечном счете и обосновывает те отношения господства между противоречиями и их аспектами, которые Мао описывает в качестве существенных.

Этот принцип следует защищать со всей непреклонностью, чтобы не ввергнуть марксизм в те же самые заблуждения, от которых он нас освободил, т. е. чтобы не превратить его в такой тип мышления, для которого существует лишь одна — единственная модель единства: единство субстанции, сущности или акта; чтобы не ввергнуть его в заблуждения «механистического» материализма и идеализма сознания, похожие друг на друга как близнецы. Если же мы с чрезмерной поспешностью станем уподоблять структурированное единство сложного целого простому единству тотальности; если сложное целое мы будем считать чистым и простым развитием одной — единственной изначальной и простой сущности или субстанции, — тогда мы от Маркса в лучшем случае спустимся до ступени Гегеля, а в худшем — до ступени Геккеля! Но делая это, мы тем самым принесем в жертву именно то специфическое отличие, которое проводит черту между Марксом и Гегелем: то, которое радикально отделяет марксистский тип единства от гегелевского типа единства, или марксистскую тотальность от тотальности гегелевской. Сегодня существует большой спрос на понятие «тотальности»: ссылаясь на одно и то же слово, «тотальность», многие с чрезвычайной легкостью от Гегеля переходят к Марксу, а от Gestalt'a к Сартру и т. д. Слово остается тем же самым, но понятие претерпевает порой самые радикальные изменения. Но как только это понятие получает точное определение, терпимости приходит конец. И в самом деле, гегелевская «тотальность» — отнюдь не пластичное понятие, каким его себе представляют, напротив, это понятие, которое его теоретическая роль точно определяет и индивидуализирует. Марксистская тотальность, со своей стороны, столь же определенна и строга. Общим для этих двух «тотальностей» является только 1. Слово; 2. Некая расплывчатая концепция единства вещей; 3. Теоретические враги. Тем не менее, они по сути лишены всяких связей. Гегелевская тотальность есть отчужденное развитие простого единства, простого принципа, который сам является моментом развития Идеи: таким образом, она, строго говоря, есть феномен, само проявление этого простого принципа, который сохраняется во всех своих проявлениях, а значит, и в самом отчуждении, подготавливающем его восстановление. Здесь мы тоже отнюдь не имеем дела с понятиями, лишенными последствий. Поскольку это единство некой простой сущности, проявляющей себя в своем отчуждении, производит следующий результат: все конкретные различия, фигурирующие в гегелевской тотальности, включая и «сферы», заметные в этой тотальности (гражданское общество, государство, религия, философия и т. д.), все эти различия, как только они утверждены, тотчас же подвергаются отрицанию: поскольку они — не что иное, как «моменты» отчуждения внутреннего простого принципа тотальности, который осуществляет себя, отрицая отчужденные различия, которые он полагает; более того, все эти различия как элементы отчуждения — феномены — внутреннего простого принципа равным образом «безразличны», т. е. практически равны перед ним, а значит, равны и между собой, и как раз поэтому у Гегеля ни одно определенное противоречие не является доминирующим [105]. Это значит, что гегелевское целое обладает «духовным» единством, в котором все различия полагаются лишь для того, чтобы подвергнуться отрицанию, а значит, являются безразличными, в котором они никогда не существуют для себя, в котором они обладают всего лишь видимостью независимого существования и в котором они, всегда проявляя всего лишь единство простого внутреннего принципа, который в них отчуждается, практически равны между собой как отчужденные феномены этого принципа. Тем самым это значит, что гегелевская тотальность: 1) не реально, но лишь по видимости артикулирована в «сферах»; 2) что ее единством не является сама ее сложность, т. е. структура этой сложности; 3) что она поэтому лишена той структуры с доминантой, которая является абсолютным условием, позволяющим реальной сложности быть единством и реально быть объектом практики, стремящейся преобразовать эту структуру: практики политической. Не случайно, что гегелевская теория общественной тотальности никогда не послужила основой для политической деятельности, что не существовало и не может существовать гегелевской политики.

Но это еще не все. Если всякое противоречие есть противоречие сложного структурированного целого с доминантой, то невозможно иметь дела со сложным целым вне его противоречий, вне их отношения фундаментального неравенства. Другими словами, каждое противоречие, каждая существенная артикуляция структуры и общее отношение артикуляций в структуре с доминантой конституируют соответствующее число условий существования самого сложного целого. Этот тезис обладает первостепенной значимостью. Поскольку он означает, что структура целого, а значит, и «различие» между существенными противоречиями и их структурой с доминантой есть само существование целого; что «различие» противоречий (означающее, что имеется главное противоречие и т. д.; и что каждое противоречие имеет главный аспект) и условия существования сложного целого — одно и то же. А именно, этот тезис предполагает, что «второстепенные» противоречия не являются чистым феноменом «главного» противоречия, что главное не есть сущность, по отношению к которой второстепенные были бы феноменами, так что главное противоречие практически могло бы существовать без второстепенных или же того или иного из их числа, что оно могло бы существовать до или после них [106]. Напротив, он предполагает, что второстепенные противоречия существенны для самого существования главного противоречия, что они реально конституируют его условие существования, точно так же как главное противоречие конституирует их собственное условие существования. Рассмотрим пример того сложного структурированного целого, которое является обществом. «Производственные отношения» не являются здесь чистым феноменом производительных сил: они являются также и условиями их существования; надстройка не является чистым феноменом базиса, она является также и условием его существования. Это вытекает из самого принципа, который ранее был высказан Марксом: производство нигде не существует без общества, т. е. без общественных отношений; то единство, за пределы которого невозможно выйти, есть единство целого, в котором, если условием существования производственных отношений действительно является производство, условием существования самого производства является его форма: производственные отношения. Не следует заблуждаться: это обусловливание существования «противоречий» друг другом не аннулирует структуру с доминантой, которая господствует над противоречиями и в них самих (в данном случае речь идет об экономической детерминации в конечном счете). Это обусловливание и его явная циркулярность не выливается в разрушение структуры господства, конституирующей сложность целого и его единство. Напротив, оно, в пределах реальности условий существования каждого противоречия, является проявлением той структуры с доминантой, которая составляет единство целого [107]. Эта рефлексия условий существования противоречия в его собственных пределах, эта рефлексия артикулированной структуры с доминантой, которая конституирует единство сложного целого в пределах каждого противоречия, и есть наиболее глубокая черта марксистской диалектики, которую ранее я попытался постичь с помощью понятия «сверхдетерминации» [108].