Беседы о диалектике - Кедров Бонифатий Михайлович. Страница 14

Сын. Но ведь анализ есть разложение, а синтез — соединение. Как же можно одновременно и разлагать и соединять?

Отец. Это тоже образец живой диалектики, которая берет прямые противоположности в их связи между собой, в их единстве. Когда ты что-нибудь разделяешь на части, то ведь надо уметь проверить, правильно ли ты разделил, действительно ли ты выделил из целого его части. А как это проверить? Раньше алхимики думали, что при горении тело распадается на свои части. Посмотри на наш костер: ты видишь пламя. Это, говорили алхимики, выделяется горючее начало — «серная субстанция». Позже именно из этого представления возникло понятие флогистона. Еще ты видишь дым. Это, говорили они, «ртутная субстанция» — летучее начало. А остается зола — солевое начало. Вот и получалось, что все тела состоят будто бы из этих трех начал. Верно ли это было?

Сын. Конечно, нет. Тела состоят совсем из других начал — из химических элементов.

Отец. Правильно. Но как это проверить и доказать?.. Ты молчишь, потому что еще не догадался, каким путем шла наука. А шла она так, что каждый шаг анализа проверяла синтезом. Например, в XVII веке английский физик и химик Роберт Бойль говорил: если три начала алхимиков являются действительно составными частями всех тел, то хотя бы одно тело можно было бы обратно составить, или синтезировать, из этих трех начал. Но ведь никому еще ни разу не удалось получить сгоревшее дерево обратно из огня, дыма и золы. Значит, они не суть его составные части. Когда сто лет спустя после Бойля химики открыли газы водород и кислород, то оказалось, что вода может быть разложена на них путем анализа и может быть из них же получена обратно путем синтеза. Значит, оба эти вещества — водород и кислород — являются действительно составными ее частями. Вот и получается в итоге, что наука берет вместе, в их единстве такие противоположности, как анализ и синтез.

Сын. Кажется, я начинаю понимать, когда я разлагаю, анализирую, я должен делать это так, чтобы из полученных частей я мог бы обратно собрать, синтезировать целое. Правильно?

Отец. Совершенно верно. В этом весь секрет, но он иногда очень долго и трудно раскрывается. Вообще, надо тебе сказать, что диалектику понять не так-то просто, потому что в основе ее лежит учение о противоречии. В самом деле, разве не противоречиво, что для того, чтобы познать целое, надо его обязательно разрушить, разделить на части? И так на каждом шагу. Вот ты не можешь узнать то, что движется, если не остановишь это. Если что-то завязано в узел, то, чтобы узнать, что это такое, его непременно надо развязать. А можно ли было узнать живое, если бы оно оставалось все время живым? Нет, конечно. Живое надо было убить, умертвить, распотрошить, чтобы узнать, как оно живет, дышит, двигается, питается, размножается. Поэтому одной из первых возникла среди естественных наук анатомия — растений, животных и человека. Вот и выходит, что наука двигалась через противоречие; чтобы узнать движущееся, она прерывала, останавливала, то есть уничтожала движение; чтобы узнать целое, делила его на части, то есть опять-таки уничтожала его, чтобы узнать живое, убивала его. Без этого наука не могла бы узнать движущегося, целого, живого. Это ведь похоже на то, как ты, чтобы лучше прыгнуть вперед, сначала для разбега отступаешь назад. В науке то же самое: чтобы вернее попасть в цель — познать изучаемый предмет, — она сначала как бы отходит от него и уже потом делает прыжок вперед.

Сын. Да, как я теперь вижу, диалектика — вещь хитрая. Но уже много времени, отец, давай отдохнем: ведь нам предстоит сегодня еще большой и трудный путь.

Беседа 6 (вечерняя)

ВЕРА В ВИДИМОСТЬ И ЕЕ КРУШЕНИЕ

Отец. Часть нашего пути пройдена, и можно здесь, на перевале, переночевать. Издали эта гора казалась гораздо меньше, чем когда нам пришлось на нее подниматься. Так часто случается: видится одно, а на деле оказывается совсем другое и даже прямо наоборот.

Сын. Другое — это верно, но как может быть прямо обратное, скажем, не верх, а низ, я не понимаю.

Отец. Может, и даже чаще, чем ты можешь себе представить. Ведь ты до сих пор говоришь: солнце восходит, солнце садится, хотя хорошо знаешь, что это только нам так кажется, знаешь, что не Солнце ходит по небу вокруг Земли, а Земля вращается вокруг Солнца и вокруг своей собственной оси. Вокруг же Земли вращается только ее спутник — Луна. А знаешь ли ты, что, когда ты только что родился, ты видел все вокруг в перевернутом виде, вверх ногами, вниз головой? Так уж физически устроен наш глаз. Только потом уже человек научается переворачивать изображение в своем глазу так, чтобы голова была вверху, а ноги внизу. Так и в истории науки, в истории человеческого знания сначала многое видится как бы в перевернутом виде, и лишь потом проясняется, как все это есть в действительности, на самом деле.

Сын. А чем это объясняется в науке? Ведь не тем, что так устроен наш глаз?

Отец. Я думаю, что причина тут в том, что человек привык безоговорочно доверять тому, что говорят непосредственно ему его органы чувств — зрение, слух, осязание и другие. Вот эта палочка прямая. А я опущу ее в стакан с водой и — смотри! — она кажется сломанной. Но ведь мы знаем, что это только так нам кажется. Стоит только палочку вынуть из воды, и она окажется целой. Мы можем, и не вынимая ее из стакана, на ощупь проверить, сломана она или нет.

Сын. Значит, наши чувства, и зрение в том числе, нас обманывают и им нельзя доверять?

Отец. Это означает только, что надо брать не отдельное показание одного какого-либо органа в один какой- то момент времени, а все их показания и сверять их с действительностью. Как узнать, например, что это: кусок сахара или белый камешек? Надо попробовать на язык, на вкус. Но все наши знания, как мы уже говорили раньше, рождаются, в конце концов, только из того, что дают нам наши чувства, наши ощущения. Вот ты видел, что палочка казалась сломанной. Это показание нашего глаза дает возможность открыть важное свойство прозрачной жидкости, а также кристаллов — способность их преломлять свет. Если бы мы не доверяли нашим чувствам, то не смогли бы открыть такого свойства у некоторых тел. Весь вопрос лишь в том, что к нашим органам чувств добавляется наша способность размышлять и делать правильные выводы из того, что нам сообщают наши чувства. Ты, конечно, знаешь, какое зоркое зрение у орла, который видит свою добычу, например, маленького зверька, с огромного расстояния. А кто больше видит: ты или орел?

Сын. Я думаю, что орел, но чувствую, что ты хочешь сказать другое, а именно: что я больше вижу, нежели орел.

Отец. Да, я это и скажу: ты видишь больше, потому что орлу надо заметить прежде всего зверька, который мог бы служить ему пищей, или своего врага, а на другое он не обращает внимания, другое он не замечает, а ты замечаешь. И это потому, что у тебя к твоему зрению добавляется очень важная способность, которой нет у орла, способность мыслить. Эта способность у человека развивалась очень долго и медленно, как говорится, она исторического происхождения. И в этом деле большую роль сыграла наука.

Сын. Значит, то, что мне видится с первого взгляда, не носит объективного характера и является результатом чисто субъективного ощущения? Что оно не существует вообще на самом деле, а только мне кажется? Так ли я тебя понял и правильно ли это?

Отец. Нет, это было бы громадным заблуждением, и ты неверно истолковал то, что я говорил тебе. Видимость, кажимость вовсе не порождены тобой, твоими ощущениями, они суть результат воздействия самих вещей на твои органы чувств и они свидетельствуют о наличии определенных объективных свойств у тех вещей, которые ты видишь, щупаешь, слышишь. Вот дорога, которую мы прошли: ведь она кажется тебе вблизи широкой, а чем дальше от тебя, тем все более узкой, словно ее края сближаются друг с другом. Не следует только наивно полагать, что сама дорога чем дальше от тебя, тем становится уже. Это была бы ошибочная вера в непосредственную видимость. Поэтому такое кажущееся нам явление и названо «оптическим обманом». В действительности же тут ничего нарочито обманного нет. Дорога наша на всем ее протяжении, как мы и видели, пока по ней шли, оставалась все время примерно одинаково широкой, но в силу объективного закона проекции нам кажется издали, что она сужается в перспективе.