Энгельс – теоретик - Багатурия Георгий Александрович. Страница 31

Известный русский революционер Г.А. Лопатин рассказывает, что в беседах с ним Энгельс называл Россию Францией XIX века. К этому выводу его приводила трезвая научная оценка внутреннего и международного положения России, особенно того факта, что экономическое положение огромной массы народа становится все более нестерпимым.

Энгельс считал, что вопиющие противоречия русской жизни нельзя будет до бесконечности подавлять с помощью свирепой полицейщины и в недрах нации наверняка найдутся силы, способные организовать сначала 1789, а затем 1793 год. По мнению Энгельса, этой стране законно и правомерно принадлежит революционная инициатива нового социального переустройства.

Он твердо верил, «что в фактических условиях народной жизни накопилось достаточно материала для перестройки общества на новых началах», что объективные потребности производства и политического развития страны требуют, образно говоря, «смены лошадей» и независимо от симпатий и приверженности государственных институтов к существующим порядкам капиталисты рано или поздно одержат верх над землевладельцами [157].

Энгельс, как правильно отмечалось в некрологе, который был опубликован в одном русском издании 15 августа 1895 г. (через десять дней после смерти Энгельса), «знал о том громадном влиянии, которое труды Маркса и его собственные имели на развитие революционной мысли России, и искренно радовался этому» [158].

Большое место в произведениях и письмах Энгельса, особенно в переписке с русскими общественными деятелями и учеными (Г.В. Плехановым, В.И. Засулич, Н.Ф. Даниельсоном, П.Л. Лавровым и другими), занимают перемены в экономической и социальной жизни России, в классовой структуре ее общества, происходившие вместе и вслед за так называемым освобождением крестьян по реформе 1861 года.

Если его оппоненты и корреспонденты, предаваясь мечтам о русской самобытности, о несхожести пути России с развитием западноевропейских стран, высказывали на этот счет часто неопределенные и вовсе ошибочные мнения, то он, напротив, с полной определенностью на основе анализа фактического положения вещей констатировал наступление в России капиталистической эры. Энгельс в какой-то степени подметил и указал те главные тенденции и процессы, которые впоследствии были столь блестяще, на огромном материале показаны и обоснованы в классическом труде В.И. Ленина «Развитие капитализма в России».

В короткое время, писал Энгельс, «в России были заложены все основы капиталистического способа производства» [159]. После окончания Крымской войны развитие страны характеризовалось переходом от общинного земледелия и патриархальной домашней промышленности к современной промышленности. Капиталистическая система начала овладевать также и сельским хозяйством. Причем ускорителем неизбежной самой по себе капиталистической эволюции выступало царское самодержавие. Крымская война с наглядностью обнажила крайнюю отсталость России перед лицом современных требований. В обороне Севастополя и на других фронтах русские солдаты сражались с беззаветной, изумившей мир храбростью. Отдельные офицеры и генералы показали замечательный военный талант, подлинное искусство управления боем. Но общее командование было никчемным. Несостоятельной оказалась служба тыла. Плохим и недостаточным было вооружение.

Чтобы создать современную армию, ослабить бремя внешних долгов и экономической зависимости от других стран, царское правительство стало в спешном порядке искусственными мерами насаждать в угоду молодой русской буржуазии, еще стоявшей в стороне от политической власти, отечественную промышленность.

Исход Крымской войны не умерил аппетитов царского самодержавия, как и других европейских держав. В порядок дня встали задачи новых военных приготовлений на более высокой технической базе. Производство броненосных судов, нарезной артиллерии, скорострельных орудий, бездымного пороха, всех современных средств для войны могло быть осуществлено только при наличии крупной промышленности. Поэтому насаждение ее представляло собой для правительства России неизбежную политическую альтернативу. Так, были введены покровительственные пошлины. Широкое развитие получили железнодорожные концессии, приносившие убытки казне, но зато значительные прибыли для частных акционеров. Практиковались государственные субсидии и премии учредителям промышленных предприятий [160]. Всеми этими мерами буржуазия, особенно промышленная, буквально выращивалась, как овощи в теплице.

К экономическому протекционизму еще раньше прибегли другие страны – Франция, Испания, Италия, Германия, Соединенные Штаты Америки. Вопреки, казалось бы, навсегда и повсеместно принятым принципам свободы торговли они возводили защитные барьеры на пути английских товаров, желая сломить промышленную монополию Англии. Энгельс считал исторически неизбежной и, следовательно, необходимой такую реакцию против господствующего положения на мировом рынке «первой промышленной мастерской мира».

Русский протекционизм, ускоренный и усиленный в связи с результатами Крымской войны, подготовлен и вызван был объективными экономическими процессами. «Все правительства, даже самые абсолютистские, в конечном счете только исполнители экономической необходимости, вытекающей из положения страны. Они могут делать это по-разному – хорошо, плохо или посредственно; они могут ускорять или замедлять экономическое развитие с вытекающими из него политическими и юридическими последствиями, но в конечном итоге должны следовать за этим развитием» [161]. В условия подобной неизбежности и было поставлено царское правительство.

Благодаря форсированному железнодорожному строительству и в связи с ним создавались другие, обеспечивающие это строительство отрасли промышленности. Для железных дорог нужны были рельсы, локомотивы и многое другое. Появление одной отрасли вызывало необходимость в другой. Новые отрасли давали толчок для расширения и модернизации старых отраслей производства, например для текстильной промышленности. Идя дальше, эта цепная реакция распространялась на земледелие, революционизировала его, устраняла старые, примитивные формы сельского хозяйства. Происходило быстрое разрушение общинной собственности на землю и массовое разорение крестьянства, обремененного выкупными платежами за «дарованную» царским указом землю и непосильными налогами. Формально раскрепощенный русский крестьянин был на самом деле поставлен в невероятно трудные условия, «в такое положение, при котором он не мог ни жить, ни умереть» [162].

В своих работах (например, «О социальном вопросе в России» (1875 г.), в послесловии к этой работе (1894 г.), в письмах) Энгельс обнаруживает доскональные знания экономического положения России, тщательно прослеживает социальные последствия аграрной реформы 1861 г., показывает своеобразие аграрных отношений, классовое расслоение русской деревни. Конкретные данные и общие выводы с несомненностью свидетельствуют о той тщательности и основательности, с какими он изучал русскую действительность.

Касаясь пореформенных условий, Энгельс отмечал, что в Европейской части России крестьяне владеют 105 миллионами десятин земли, а крупные землевладельцы (дворяне) 100 миллионами, причем почти половина этой площади находится в руках всего 15 тысяч собственников. Дворянские земли вдвое плодороднее крестьянских. Между тем земельный налог с крестьян в 15 раз больше налога с дворян. К земельному налогу, к выкупным платежам прибавились губернские и уездные сборы. Крестьяне – в массе своей – в результате выкупа оказались в чрезвычайно бедственном положении, совершенно невыносимом положении. Вся народная масса придавлена и опутана капиталистическими кровопийцами [163]. Энгельс писал в 1890 г.: «Внутреннее развитие России со времени 1856 г., поддержанное политикой правительства, оказало свое действие; социальная революция сделала гигантские успехи; Россия с каждым днем становится все более и более западноевропейской страной; развитие крупной промышленности, железных дорог, превращение всех натуральных повинностей в денежные платежи и разложение вследствие этого старых устоев общества – все это происходит в России с возрастающей быстротой» [164]. И немного позже, в январе 1892 г., он сделал еще более определенный вывод: «Старая Россия безвозвратно сошла в могилу… На ее развалинах строится Россия буржуазная» [165].