Энгельс – теоретик - Багатурия Георгий Александрович. Страница 32

В общем и целом Россия шагала дорогой, в основных чертах уже изведанной другими народами. Энгельс считал, что результаты русской промышленной революции не отличаются чем-либо существенным от того, что уже стало свершившимся фактом или совершалось в Англии, Германии, США. И если есть некоторые различия с США, то они связаны прежде всего с особенностями тамошних условий сельского хозяйства и земельной собственности. Различия также могли касаться уровня и темпов промышленного роста. Впрочем, темпы промышленного прогресса России Энгельс расценивал как очень высокие. «Выращивание миллионеров», отмечал он в письме Н.Ф. Даниельсону от 29 – 31 октября 1891 г., в России происходило гигантскими шагами, а прибыли, которые показывала тогда русская официальная статистика, он находил в те времена просто неслыханными. Нечто подобное демонстрировали, по его словам, лишь некоторые предприятия с наилучшими машинами новейшего образца в период детства современной фабричной промышленности. Или же столь высоких прибылей в других странах отдельные предприятия добивались за счет удачных спекуляций и эксплуатации новых изобретений.

Отвлекаясь от ее социальных последствий, Энгельс отмечал огромную важность капиталистической индустриализации самой по себе. «Ваша страна, – писал он Даниельсону 15 марта 1892 г., – действительно переживает теперь очень важный период, все значение которого трудно переоценить… С 1861 г. в России начинается развитие современной промышленности в масштабе, достойном великого народа. Давно уже созрело убеждение, что ни одна страна в настоящее время не может занимать подобающего ей места среди цивилизованных наций, если она не обладает машинной промышленностью… Исходя из этого убеждения, Россия и начала действовать, причем действовала с большой энергией» [166]. Этим самым Энгельс как бы воздавал должное могучему таланту, огромным потенциям русского народа, других народов многонациональной царской империи.

Капиталистическая индустриализация несет с собой немалые бедствия, разоряет массы мелких собственников, своей оборотной стороной имеет усиление гнета и эксплуатации наемных рабочих. Русские народники видели в ней только эту сторону. Только эту сторону видел в ней один из идеологов русского народничества Даниельсон, уверявший Энгельса, что русские во всех отношениях идут назад, сетовавший, что «совершенно искусственным, взращенным в теплице за счет крестьянства, то есть большинства народа», капитализмом обрекается на гибель «крестьянский способ производства», древняя общинная основа русского общества, все еще будто бы глубоко коренящаяся в народном сознании [167]. Народники заклинали наступление капитализма в России, беспомощно взывали к возврату прошлого.

Энгельс старался рассеять этот исторический пессимизм, эту в сущности реакционную тоску о мелкобуржуазной «идиллии». Он подчеркивал, что капиталистическая крупная промышленность знаменует общественный прогресс и расчищает поле для достижения лучших идеалов, для развертывания освободительной борьбы рабочего класса. И поэтому не стоит стенать. «Ведь в самом деле, – писал он Даниельсону 18 июня 1892 г., – нет ни одного факта в истории, который не служил бы тем или иным путем делу прогресса человечества, но в конечном итоге это очень долгий и окольный путь. И так, может быть, обстоит с нынешним преобразованием вашей страны» [168].

Капитализм в России развивался, по выражению Энгельса, на фундаменте первобытнокоммунистического характера, при наличии значительных пережитков родового общества, предшествующего эпохе цивилизации; он развивался здесь из первобытного аграрного коммунизма [169]. Тем более тяжелым для народных масс должны быть социальные последствия этого процесса. Переход к современному индустриальному капитализму в этих условиях не мог не привести к ужасной ломке общества, к исчезновению целых классов, к огромным страданиям, к растрате человеческих жизней и материальных производительных сил. Это предвосхищение Энгельса два десятилетия спустя получило полное подтверждение и обоснование в классических исследованиях В.И. Ленина, показавшего, в частности, во всех аспектах и проявлениях не просто дифференциацию, а совершенное разрушение, исчезновение старого крестьянства, вытеснение его новыми типами сельского населения, сельской буржуазией (преимущественно мелкой) и сельским пролетариатом, классом товаропроизводителей в земледелии и классом сельскохозяйственных наемных рабочих.

По вопросу о ближайших последствиях капитализма в русском общественном мнении поначалу имели хождение две точки зрения: крайний пессимизм, выраженный «народниками», и тенденция к лакировке, которую представляли будущие «легальные марксисты». Последние склонны были затушевывать, преуменьшать действительные противоречия капиталистического развития. С этой целью прибегали, в частности, к неоправданным аналогиям с Соединенными Штатами. Возражая П. Струве, который утверждал, что пагубные последствия современного капитализма в России будут преодолены так же легко, как и в США, Энгельс указывал, что сравнения такого рода лишены реальных оснований. В отличие от России, народу которой в течение известного времени придется испытывать двойной гнет – и феодализма, и капитализма, – где поступь товарно-денежного хозяйства отягощается формами помещичье-феодальной эксплуатации, натуральных отношений, Соединенные Штаты современны и буржуазны с самого начала их зарождения: «они были основаны мелкими буржуа и крестьянами, бежавшими от европейского феодализма с целью учредить чисто буржуазное общество» [170]. В США отсутствовал тот материал для ломки, которым столь богата была Россия. Там, следовательно, не могло быть и тех жертв, которыми сопровождался капитализм в России.

Разложение общинного землепользования, общины, или «мира», под влиянием современной промышленности и финансовой системы Энгельс констатировал с полной определенностью уже в 70-х годах [171]. И только, видимо, щадя самолюбие своих русских друзей и корреспондентов из народнического лагеря, придерживавшихся иного взгляда на этот счет, он даже незадолго до своей кончины употреблял иногда такие осторожные формы выражения, как: «боюсь, что этот институт осужден на гибель» [172].

Как показывает истерический опыт, отмечал Энгельс, община возможна лишь до тех пор, пока ничтожны имущественные различия между ее членами. Кулаки и мироеды взрывают русскую общину подобно тому, как древний афинский род до эпохи известного законодателя Солона (VII – VI века до н.э.) был разрушен их предтечами.

В русской общественно-политической литературе, в кружках революционно настроенной молодежи, интеллигенции активно дебатировался вопрос о возможных путях социалистических преобразований в России. Широкое распространение, говоря словами Г.В. Плеханова из его предисловия к брошюре «Фридрих Энгельс о России» (1894 г.), имел предрассудок, унаследованный русскими революционными утопистами еще от славянофилов, по которому русская община обладала чудодейственными свойствами, ее природе приписывалась способность прямого перехода в социалистическую форму общежития [173]. Русские крестьяне изображались «истинными носителями социализма», «прирожденными коммунистами», «коммунистами по инстинкту, по традиции», в противоположность рабочим стареющего, загнивающего Запада, лишь искусственно вымучивающим из себя социализм [174].

Не разделяя, конечно, этих ошибочных взглядов, Энгельс тем не менее в принципе допускал для отдельных стран, в том числе и России, возможность перехода общинной собственности в высшую форму социального развития, возможность, иными словами, сокращенного процесса развития, минуя капиталистическую стадию, без того, чтобы крестьяне прошли через «промежуточную ступень буржуазной парцелльной собственности» [175]. Но это может произойти только при условии, если в Западной Европе, еще до окончательного распада общинной собственности, произойдет победоносная пролетарская революция, которая тому же русскому крестьянину предоставит необходимые средства для социалистического переворота во всей системе земледелия. Традиционная русская община разлагается. И ничего тут не поделаешь. «Если что-нибудь, – писал Энгельс, – может еще спасти русскую общинную собственность и дать ей возможность превратиться в новую, действительно жизнеспособную форму, то это именно пролетарская революция в Западной Европе» [176]. «Но зато не только возможно, но и несомненно, что после победы пролетариата и перехода средств производства в общее владение у западноевропейских народов те страны, которым только что довелось вступить на путь капиталистического производства и в которых уцелели еще родовые порядки или остатки таковых, могут использовать эти остатки общинного владения и соответствующие им народные обычаи как могучее средство для того, чтобы значительно сократить процесс своего развития к социалистическому обществу» [177].