Опыт конкретной философии - Марсель Габриэль. Страница 28
1937
о понятиях ДЕЙСТВИЯ и личности
Вероятно, мы не сможем назвать другие понятия, которым бы в последние годы уделялось так мало внимания. В особенности это касается идеи действия. Одно из объяснений подобного пренебрежения заключается в том, что идея действия оказалась подчинена идее революции, о которой, если подходить к этому философски, я сказал бы, что она по сути своей порочна и передает свою ущербность любой смежной с нею идее. В целом я думаю, что с того момента, когда мы начинаем прибегать к прописным буквам, мы что-то неизбежно теряем; именно это в данном случае и произошло. Вместо того чтобы говорить о каком-либо конкретном действии, о конкретной революции, мы говорим о Действии, о Революции, не подозревая, что в данном случае мы склонны гипостазировать моменты и переходы диалектического порядка.
Размышляя в течение последних недель над понятиями действия и личности, я сделал определенное открытие, которому предшествовал ряд подобных наблюдений, заключающееся в том, что в сущности «здесь ничего не понято», что мы занимаемся только тем, что прикрываем словами бездну нашего незнания. Я хотел бы приступить к этому исследованию в манере как можно более конкретной и непритязательной, взяв эти понятия в их изначальном содержании, в их укорененности в живом опыте. Я совершенно отрицаю за философом любую диктаторскую власть над идеями. Например, сказать вслед за Дени де Ружмоном*, что личность — это творческое призвание, — значит совершить своего рода государственный переворот, а кроме того, исказить присущий словам смысл.
Чтобы попытаться дать определение понятию действия (что, может быть, и невозможно, и мы увидим почему) или по крайней мере приблизиться к этому определению, я хотел бы сослаться на конкретные случаи, когда мы употребляем слово «действие» в его наиболее точном, наиболее ясном смысле. Прежде всего мы противопоставляем действие поползновению к нему. О действии мы говорим тогда, когда поползновения кончаются. Когда же переходят к действию? «Переходить к действию» — запомним это выражение. В аналогичном смысле мы говорим, например, о государственном деятеле: достаточно слов, нам нужны действия.
Проанализируем эти исходные данные. Ясно, что поползновение к действию противопоставлено ему именно в таких своих качествах, как неопределенность и бессилие; с другой стороны, испытывающий такое поползновение не в состоянии решиться на что-либо сам, он ко
84
леблется, он нерешителен, он полон опасений и не способен активно вмешиваться в действительность, изменять ее. Все остается в прежнем состоянии. Так же обстоит дело, когда говорят, но слова остаются только словами. Мы сразу же должны допустить, что слова не являются частью реальности, что они даже не примыкают к ней, а скользят поверх нее как ветер, не задерживаясь, а следовательно, не имея действительного влияния на ход вещей. Впрочем, этот постулат требовал бы более тщательного изучения и в значительной мере пересмотра.
Мы видим уже сейчас, что сущность действия состоит в действительном изменении. Изменении чего? Некоторой ситуации, к которой это действие приложимо* и которую само действующее лицо не в состоянии целиком охватить взглядом. Но нужно, чтобы оно поняло эту ситуацию хотя бы частично. Очевидно, для действия недостаточно изменения. И здесь мы глубже проникаем в природу действия. Когда я, например, говорю о преступлении, что это выходка (le geste) сумасшедшего, то данное выражение предполагает негативное значение: выходка именно потому, что это не действие. Я предполагаю различие между данными понятиями. Однако акт, о котором идет речь, может изменить и даже неизбежно изменяет ситуацию, причем неопределенным и как бы недоступным оценке образом.
Этот акт, или жест, правы мы в этом или нет, кажется нам подобным несчастному случаю в прямом смысле этого слова (болезнь, катаклизм) — quod accidit1. Но действие — это нечто больше, чем просто происходящее.
Мне скажут: действие добровольно. Без сомнения, но, по-моему, это мало о чем говорит. Ведь, употребив слово «воля», мы рискуем увязнуть в бесконечных психологических анализах.
Результаты моих наблюдений я бы выразил следующим образом.
С одной стороны, действие по сути является тем или иным, оно четко очерчено (именно это сегодня склонны упускать из виду). Если нас спросят о нем, мы должны быть в состоянии ответить да или нет. Переход к действию — переход через порог, который отделяет область, находящуюся по ту сторону «да» и «нет» или там, где они переплетены друг с другом, от той области, где они разделены и противопоставлены. Приведем самый простой пример. Некто ухаживает за больным, которого он ненавидит; больной умирает; его спрашивают: желали ли вы смерти этому больному? Без сомнения, здесь нужно было бы ответить «да» и «нет» одновременно, что означает, что на этот вопрос нельзя ответить, он не содержит в себе ответа. Зато на вопрос «подлили ли вы в его стакан яд?» существует единственный, определенный и однозначный ответ. Отметим между тем, что в каких-то пределах здесь не все ясно. Предположим, что я плохо сосчитал капли лауданума*, который я дал больному; эта ошибка может послужить основанием для бесконечного ряда вопросов, и мы не можем сказать точно, есть ли на них одно-
' случившееся (лат.).
85
значный ответ. Здесь существует теряющаяся в неопределенности сложность, которую мы не имеем права в дальнейшем упускать из виду.
С другой стороны, очевидно, что реальность действия ни в коем случае не исчерпывается с видимым окончанием действования. Здесь появляется другой, дополнительный и в какой-то степени антиномичный аспект. Предварительно я сказал бы, что этот аспект состоит в том, что действие по сути своей вовлекает действующего в какие-то обязательства.
Но это понятие обязательства требует тщательнейшей разработки: хотим ли мы этим сказать, что действующий скрытым образом принимает последствия своего действия, какими бы они ни были? Нужно, однако, заметить, что здесь мы сталкиваемся с чистой абстракцией: бесконечные последствия действия нельзя предвидеть, и путаница причин такова, что я был бы вправе, ввиду подобных противоречащих моим желаниям последствий, приписать их какой-то дополнительной причине.
Когда я говорю, что мое действие связывает меня обязательством, это, как мне кажется, означает буквально следующее: моему действию присуще то, что оно может в дальнейшем быть затребовано мною, это по сути дела равнозначно тому, как если бы я заранее подписался под следующим признанием: в тот день, когда я другим человеком или самим собой — это различие здесь не играет никакой роли — буду обращен лицом к лицу к совершенному мной, я должен буду сказать: да, конечно, это сделал я, ego sum qui feci; и мы должны пойти еще далее: я признал бы заранее, что если я уклоняюсь от ответственности, то буду виновен в отречении. Проиллюстрируем нашу мысль. Наиболее ярким и сильным примером здесь, без сомнения, является обещание, поскольку оно есть действие, а не «теге words», не пустые слова. Я обещаю какому-либо человеку свою помощь, если он окажется в затруднительных обстоятельствах. Это равнозначно высказыванию: «Я признаю, что если будут иметь место подобные обстоятельства и я уклонюсь от выполнения обещания, то это равносильно отрицанию меня самого, допущению разрушающей мою собственную реальность двойственности». Это, очевидно, в равной степени приложимо к любому действию, даже предосудительному (например, к краже). Если я скажу, что такая-то кража является действием в отличие от выходки клептомана или лунатика, то это значит, что позднее, когда я буду поставлен перед фактом совершенного мною, я буду вынужден признать: да, это совершил я, а не некая пагубная сила, которая завладела и загипнотизировала меня. Другими словами, не существует действия без ответственности за него, отсюда сразу же можно сделать вывод, что слова «немотивированное, беспричинное действие» противоречивы по своей сути. Немотивированное действие не есть действие, либо оно само отрицает себя как действие; эта псевдоидея есть не что иное, как продукт смешения, может быть и сознательного, несоединимых между собой уровней реальности.