Мирза-Фатали Ахундов - Мамедов Шейдабек Фараджиевич. Страница 19

«Письма Кемал-уд-Довле» начинаются следующими знаменательными словами, полными любви и уважения к народу и ненависти к его угнетателям: «Любезнейший друг, Джелал-уд-Довле! Вот наконец я послушался твоего совета и, совершив путешествие по Англии и Франции, возвратился в землю персидскую. Но это возвращение меня отнюдь не порадовало, а, напротив, вызвало раскаяние. Было бы лучше, если бы я не возвращался на родину, по крайней мере я не сошелся бы со своими единоверцами и ничего бы не узнал об их грустном, безвыходном положении, при виде которого сердце мое сжалось от печали» (4, 33).

Ахундов видел отсталость Ирана и других восточных стран и пытался дать объяснение этому факту. Он делил историю Ирана на два периода: первый период — до завоевания арабами и принятия ислама, второй — после арабских завоеваний, когда ислам становится государственной религией Ирана. Ахундов идеализировал древний период Ирана, называя его раем, золотым веком, «периодом счастья и благоденствия» его народа. «О, Персия! Куда девалось твое прежнее могущество и благоденствие, которые составляли твою гордость во времена Джемшида, Кештясба, Ануширована и Хосроя-Первиза» (4, 33–34). Этот период прошел. Теперь, говорит Ахундов, Иран представляет печальную картину. Земля его, некогда благодатная, лежит в развалинах, народ иранский — в неволе, влачит жалкое существование. Сыны Ирана находятся как бы сжатыми в тисках: с одной стороны, давит необузданный деспотизм государства, а с другой — грубый фанатизм духовенства.

«А чего достигла ты теперь, о несчастная Персия! Посмотри на твой народ, который вследствие угнетения своими деспотами-правителями и жесточайшей бедности» доведен до изнеможения, вынужден скитаться по чужим странам, проводя жизнь в нищете и скорби. Везде он пренебрегаем, унижен и несчастен (см. 4, 38). Ахундов с негодованием и болью в сердце говорит о том, что никто не хочет думать об этом народе, никто не заботится о его освобождении.

Подобно материалистам домарксовского периода Ахундов оставался идеалистом в области истории, в объяснении общественных явлений.

В силу ограниченности своего мировоззрения он не мог понять действительных причин былого могущества древнего Ирана и последовавшего затем периода упадка его экономики и культуры. Он ошибочно считал, что религия арабов и связанный с ней деспотизм являются основными причинами гибели древнеперсидской культуры, падения ее былого могущества и величия.

Ахундов был врагом всякого деспотизма. В его понимании это — право неограниченного посягательства на жизнь и имущество нации. С деспотизмом Ахундов отождествляет произвол, беззаконие и насилие по отношению к народу, лишение его политических прав и свободы, превращение граждан в рабов. «Деспот — так называют того правителя, который в своих действиях не подчиняется никаким законам и не соблюдает их, безгранично властвует над имуществом и жизнью народа, всегда поступает так, как ему заблагорассудится. Народные массы, находящиеся под властью таких правителей, превратившись в подлых и презренных рабов, полностью лишаются всяческой свободы и человеческих прав» (там же, 166).

В повести «Обманутые звезды» Ахундов воспроизвел реальную картину феодального деспотизма, обратившись к истории царствования Шаха-Аббаса, жестокого тирана. Шах-Аббас — обобщенный образ восточного деспота, обладающего неограниченной единоличной властью и использующего ее по своему произволу. В течение сорока лет, говорится в повести, иранский народ терпел «деспотизм, жестокость и изуверства» Шаха-Аббаса. Яркий пример бесчеловечной жестокости Шаха-Аббаса — расправа с родными сыновьями: двух он ослепил, а третьего умертвил.

Деспотизм держится на насилии, обмане, грабежах. В деспотическом государстве господствуют произвол, продажность и взяточничество.

Продажа должностей и взяточничество были официально узаконены в период царствования Шаха-Аббаса. Каждый из слуг двора, получивший новое назначение на какую-либо должность, должен был «вносить в казну плату» в виде подарка, соразмерно полученной им должности или чину.

В «Письмах Кемал-уд-Довле» деспотизм рассматривается как злейший враг народа. Деспот, узурпировав права народа, безжалостно его эксплуатирует и угнетает. Его мало интересует судьба страны и народа. «Повелитель твой, — говорит индийский принц персидскому принцу Джелал-уд-Довле, — сидит в своей столице в полном неведении о прогрессе иностранных народов, воображая, что владычество есть только средство к тому, чтобы наряжаться в дорогие платья, объедаться вкусными яствами, безнаказанно располагать имуществом и жизнью своих подданных по своему полнейшему произволу и быть предметом поклонения подвластных, повелителем бездушных рабов и кумиром глупых льстецов и продажных поэтов, воспевающих его ребяческими гиперболами…» (4, 38–39).

Деспотизм и религия привели Иран на край гибели. На конкретных примерах, взятых из различных областей жизни, Ахундов показывает ужасающую картину деспотического Ирана — его экономическую и культурную отсталость, бесправие народа, продажность чиновников и высших правительственных служащих. В стране нет промышленности, в запущенном состоянии находится земледелие. В век железных дорог «в Иране даже верхом трудно проехать». В общественной и государственной жизни страны царит полнейший произвол и самоуправство. Нет нигде никакого порядка и законности. «Куда только ни посмотришь — всюду безурядица» (там же, 50). Нет даже книги законов, «все зависит от произвола, начиная от мелких властей до крупных» (там же, 52).

Даже судебные органы не располагают единым законом, обязательным для всей страны. Не существует единого судебного органа. Поэтому пострадавшие граждане не знают, куда им обратиться. Одни идут к муштеиду, другие — к шейх-уль-исламу, третьи — к имаму Джумме, четвертые — к базарному приставу, пятые — к полицмейстеру, шестые — к какому-нибудь принцу, и каждый из них выносит приговор по своему усмотрению, и в результате некоторые преступники вместо наказания получают награды. И меры наказания зависят исключительно от прихоти отдельных лиц и от общественного положения совершившего преступление, а не от законов (см. там же, 52).

Ахундов резко осуждает варварские средневековые методы наказания, применяемые в деспотическом государстве. В то время как в европейских странах запрещается бить и мучить даже животных, здесь до сих пор подвергают людей телесным наказаниям. С негодованием говорит он о смертной казни, о четвертовании и других видах бесчеловечного наказания.

Ахундов изобличает также все стороны духовной жизни восточной деспотии — ее историю, философию, литературу и искусство, которые, по его мнению, всецело находятся под влиянием религии ислама.

В «Письмах Кемал-уд-Довле» подвергается критике система обучения и воспитания, принятая на Востоке. Палка и пощечина здесь считаются основными средствами воздействия. Ясно, что таким способом нельзя воспитать в детях чувств чести, правдивости и т. п. Наоборот, такая система только портит их нравственность, заглушая в них «врожденные добрые качества», порождая трусость, лицемерие и подобные им отрицательные черты характера. Людям вообще от рождения присущи «добрые качества», говорит Ахундов. Воспитание может либо содействовать их укреплению, либо же задерживать их развитие. Характер воспитания зависит от системы управления, от природы государства. Деспотическая система управления с ее ложными принципами и варварскими методами воспитания развращает нравы людей, заглушает их добрые качества, делает их низкими рабами, а не свободными гражданами. Отсюда следует вывод: чтобы изменить систему воспитания, необходимо в корне изменить систему управления; чтобы воспитывать в людях «добрые качества» и сделать их свободными гражданами государства, необходимо освободиться от деспотизма и тирании.

Таким образом, мы видим, что главным в общественно-политических воззрениях Ахундова является их антифеодальная, антиабсолютистская направленность. Надо полагать, что та критика феодального деспотизма на Востоке, которая дана в работах Ахундова, косвенно была направлена также против российского абсолютизма. Только строгая царская цензура вынуждала его прибегать к такого рода литературному приему, который с успехом использовался писателями других стран.