Народ - Мишле Жюль. Страница 13

Сколько перемен произошло за это время в его положении! Кое в чем – к лучшему, кое в чем – к худшему. Материально ему живется неплохо, зато он познал превратности судьбы, не уверен в завтрашнем дне; у него появилось много новых забот.

Все эти перемены можно передать в нескольких словах: мастеровой стал человеком как все.

Стать человеком, как все – значит прежде всего жениться. Раньше мастеровой женился редко, теперь все чаще. Женат он или нет – его почти всегда ждет женщина, когда он возвращается домой. Домой! Домашний очаг, жена… Как изменилась его жизнь!

Жена, семья, дети… Все это связано с расходами, с нуждой. А вдруг он останется без работы?

Трогательное зрелище являют собой эти работяги, спешащие вечером домой. Любой из них проработал целый день далеко от дома, быть может, за целое лье от него, скудно позавтракал и пообедал в одиночестве, не присаживался уже часов пятнадцать. Как болят у него ноги! И все же он торопится в свое гнездо. Быть один час в день настоящим человеком – в сущности, это не так уж много.

Принести домой хлеб – священный долг! Выполнив его, мастеровой отдыхает, за ним ухаживает жена. Он ее кормит, и она старается, чтобы муж был сыт и согрет; оба вместе заботятся о ребенке, который целиком свободен и полный хозяин. «Да будет последний первым!» – вот вам и обретено царство божие.

Богачам незнакома эта радость, это высшее блаженство – изо дня в день кормить свою семью собственным трудом. Только бедняк может быть настоящим отцом: он каждодневно созидает, он – опора семьи.

Жена мастерового ощущает это чудо лучше, чем все мудрецы на свете. Она счастлива, что всем обязана мужу. Это придает скромному хозяйству бедняка особое очарование. В нем нет ничего лишнего, все на своем месте, во всем видна любящая рука, ничего не делается спустя рукава. Муж обычно даже не знает, каких трудов стоит поддерживать чистоту и порядок в квартире, чтобы, вернувшись, он заставал свой скромный очаг даже украшенным. Образцово вести хозяйство – вот честолюбие жены; особенно старается она по части одежды, белья. Эта статья расходов появилась сравнительно недавно: бельевой шкаф, гордость всякой крестьянки, отсутствовал в рабочих семьях до той промышленной революции, о которой я говорил.

Опрятность, чистоплотность, умение придать изящество – все эти чисто женские качества красят самую невзрачную обстановку. Над колыбелью – белоснежный полог, на окнах – занавески, на кровати – покрывало… Все скроено и сшито собственными руками за несколько бессонных ночей. Вдобавок на подоконнике – горшок с геранью… Удивленный муж, вернувшись, не узнает своего жилья.

Но, быть может, эта быстро распространившаяся любовь к цветам (в Париже уже несколько цветочных рынков), эти. небольшие расходы на убранство жилища неуместны, когда не знаешь, будет ли завтра работа? Нет, это не истраченные, а сэкономленные деньги. Благодаря невинным ухищрениям жены дома уютно, мужу никуда не хочется уходить, вот и получается экономия. Жилье надо украшать, надо прихорашивать и женщину. Несколько метров ситца – и она неузнаваема: и моложе, и свежее.

В субботу вечером она ластится к мужу: «Побудь дома, пожалуйста!» Обвивает руками его шею, и вот деньги, которые он собирался истратить в трактире, пойдут на хлеб для детей. [115]

Наступает воскресенье – день триумфа жены. Муж выбрит, надел чистое белье, добротное и теплое платье. На это уходит немного времени: куда больше возни с ребятами – ведь их тоже надо приодеть' Но вот все готовы, отправляются на прогулку; дети бегут впереди под неусыпным надзором матери, не спускающей с них глаз.

Посмотрите на этих людей! Знайте, что нигде, даже в вер\а\ общества, вы не найдете более добропорядочных. Жена мастерового – олицетворенная добродетель; особую прелесть ей придает сочетание наивного ума с известной ловкостью, без которой нельзя диктовать мужу свою волю так, чтобы он этого не замечал. Муж силен, терпелив, смел; не жалуясь, он несет свое нелегкое бремя. Это настоящий рыцарь долга (так, между прочим, назывались члены одного союза подмастерьев). Он твердо помнит своп обязанности, как солдат на посту. Чем опаснее его ремесло, тем безупречнее его нравственный облик. Один знаменитый архитектор, выходец из народа, хорошо его знающий, сказал как-то раз одному из моих друзей. «Самые честные люди, с какими я встречался, были из этого класса. Уходя утром на работу, они знают, что могут не вернуться к вечеру, и всегда готовы предстать перед богом». [116]

Но, как бы ни уважали мастерового за его золотые руки, жена его мечтает о другой профессии для сына. У мальчика есть способности, он далеко пойдет. В иезуитской школе, куда он ходит, его хвалят и поощряют; на стенах комнаты, между портретом Наполеона и изображением сердца христова, висят его рисунки, полученные им похвальные листы, образчики его почерка Его наверняка примут в бесплатное училище рисования Отец спрашивает: «Зачем это нужно?» – «Умение рисовать пригодится, когда он станет мастером», – отвечает мать. Уклончивый ответ, она мечтает вовсе не об этом. Почему бы ее одаренному сынку не стать художником или скульптором? Она урезывает расходы на хозяйство, чтобы покупать ему карандаши, бумагу (все это стоит недешево). Придет время, и сын начнет выставлять свои работы, получать призы… Воображение матери разыгрывается: кто знает, быть может, ему присудят Большую Римскую премию? [117]

Материнское честолюбие часто приводит к тому, что сын становится посредственным художником, обычно очень нуждающимся, между тем как, избрав профессию отца, он зарабатывал бы гораздо больше. Живописью и скульптурой не проживешь, даже в мирное время: ведь зажиточные люди, вместо того чтобы покупать произведения искусства, сами и малюют, и лепят. А если разразится война или революция, художникам и ваятелям остается подыхать с голоду.

Случается, что будущий художник, уже начавший овладевать кистью, чувствующий влечение к искусству, принужден внезапно бросить это занятие: умирает отец, надо содержать семью… И он, скрепя сердце, становится мастеровым. Мать огорчена донельзя, и ее причитания – нож в сердце юноши. Теперь он всю жизнь будет проклинать судьбу, терзаемый раздвоенностью. Выполняя нелюбимую работу, он душой далеко, витает в мечтах. Не пытайтесь его образумить: он не послушается ваших советов. Слишком поздно, его не остановят никакие препятствия. Он все время будет мечтать, читать; читает и в обеденный перерыв, и вечером, и по ночам; даже воскресенье он проводит, уткнувшись в книгу, угрюмый, замкнутый. Трудно себе представить, как велика любовь к чтению у этих горемык! Я знавал ткача, пытавшегося читать во время работы: он клал книгу на станок и под грохот двадцати других станков, сотрясавший пол, прочитывал по строке всякий раз, как челнок отходил в сторону, давая ткачу секундную передышку.

Как длинен рабочий день, когда он проходит таким образом! Как тягостны его последние часы для того, кто с нетерпением ждет звонка: не дай бог, вдруг сигнал запоздает на минуту! Ненавистная мастерская кажется ему в вечерних сумерках каким-то чистилищем; демоны нетерпения шныряют по ней, ведут в темных закоулках жестокую игру. «О, свобода, свет! неужели вы навсегда покинули меня?» – мысленно восклицает бедняга.

Если у него есть семья, мне жаль ее. Когда человек ведет такую борьбу, целиком поглощен собой, он ни о чем больше не думает. Унылое существование мешает ему любить. Он не привязан к своей семье, которая для него обуза, он охладевает даже к родине, возлагая на нее вину за свою горькую судьбину.

Отец этого грамотного рабочего, более грубый, неотесанный, стоял во всех отношениях ниже сына, но имел одно преимущество перед ним. Он был куда лучшим патриотом, больше думал о родной Франции, чем о людском роде в целом. Кроме милой его сердцу семьи у него была другая, великая семья, которую он любил так же пылко: отечество. Увы, куда девались этот дух, эта преданность семье, так восхищавшие нас?