Падение великого фетишизма. Вера и наука - Богданов Александр Александрович. Страница 26

В жизни он, разумеется, продолжает встречать и настоящую власть, продолжает испытывать и настоящее подчинение; но то и другое с точки зрения теперь достигнутой им позиции выступает теперь для него в совершенно новом виде. Личная власть организатора для него отнюдь не является, как для человека старых времен, само собою разумеющимся условием организации всякого дела, выполняемого людьми совместно. Напротив, он может видеть в такой власти только перенесение на отдельную личность коллективной по существу своему функции, только замещение группы — единицей. Он может находить это полезным или вредным, желательным или нежелательным в таком-то данном случае, — но для него это уже предмет обсуждения, критики, а при известных условиях — и борьбы, а вовсе не категория его практического разума, не такое безусловно-непреложное соотношение, вне которого он неспособен был бы себе представить человеческую организацию жизни. Для представителя старых форм мышления возможен вопрос только о том, кому должна принадлежать власть над другим в том или ином случае; дальше вопроса о личности или личностях организаторов не идет ни его рассуждение, ни его критика, ни его борьба, когда он недоволен. Новое социальное сознание начинает гораздо глубже: надо ли вообще для такого-то и такого-то дела иметь отдельное лицо или отдельных лиц, которые распоряжались бы и повелевали, при общем повиновении остальных? Если все это уже налицо, то оправдывается ли это обстоятельствами и потребностями самого дела? И нельзя ли устранить такое положение? Исходная точка его мысли — единство распоряжения и исполнения в его коллективе, однородность личностей по отношению к этим функциям. Эта исходная точка дана на практике в товарищеской системе сотрудничества, будет ли это большая организация или маленький кружок; но она может стать формой мышления и вступить в победоносную борьбу со старыми концепциями, разумеется, только тогда, когда товарищеские отношения получают реально преобладающую роль в жизни данной группы или класса. Такое преобладание впервые осуществляется в среде пролетариата; в среде других классов товарищеские отношения встречаются, но лишь спорадически, и имеют лишь сравнительно ничтожное значение в их практике.

С новой точки зрения, раз она уже сложилась, человек рассматривает не только социальную связь людей, но, естественным образом, также и всякую связь вещей.

Так, если человек прежнего типа мышления различал в себе самом и в других людях две различных субстанции — «душу» и «тело», то это, как мы видели, было «социоморфизмом», и вызывалось потребностью всякое проявление человеческой жизни представлять как результат сочетания начала властного и начала подчиненного, отдельных одно от другого. Для человека нового типа, такой потребности уже не существует, или, вернее, она сталкивается с иной потребностью, с привычкой, вынесенной из товарищеского сотрудничества, именно — в организаторских и исполнительских функциях видеть лишь два последовательных момента единой и целостной активности, два момента, переходящих один в другой, и следовательно не различных по своему существу, не обладающих той отдельностью, какая принимается для самостоятельных вещей. Тут возникает тенденция относиться к человеческому существу, как к нераздельной жизненной системе, с различными проявлениями ее деятельности, из которых одни имеют более сложный и более организаторский характер — «сознание», «психика», другие — более простой и более непосредственно связанный с физической средой — «телесная», «физиологическая» жизнь. Таков монистический взгляд на природу человека. Старый дуализм не может удерживаться наряду с ним, но естественно разрешается в нем и исчезает.

Равным образом, если для авторитарно воспитанной психики самое существование мира, как закономерного, т. е. так или иначе организованного целого, необходимо предполагает существование и деятельность особого организатора, обозначаемого как «божество», то для сознания, складывающегося в товарищеской среде, такая предпосылка не только не представляется необходимой, но наоборот, сама образует скорее некоторое противоречие: здесь привычным и, следовательно, нормальным является представление о самоорганизующейся системе. Вместо того чтобы останавливаться на признании некоторой личной власти, управляющей миром, внимание познающего и его усилия здесь направляются на то, чтобы отыскивать формы и способы этой «самоорганизации» мира, отыскивать действительные законы его развития и действительный ход его развития. Никаких внешних для мира сил или законов при этом не требуется и a priori не принимается, принимаются только факты и «вещи» опыта в их взаимодействии. [33]

Вообще, вся авторитарная концепция «причинности», по отношению к которой данный пример есть только частный случай, не может удерживаться при достаточном развитии новой формы сотрудничества и мышления. Причина, «вызывающая» свое следствие наподобие того, как организаторская воля вызывает исполнительское действие, уступает свое место причине, переходящей в свое следствие, как товарищески-организованная коллективная воля переходит в коллективное ее исполнение. Причина и следствие тут уже не две отдельные, качественно различные вещи, из которых первая, так сказать, «господствует» над второй — а две стадии одного и того же процесса. Такова новая форма причинности, или, точнее, таков один из ее существенных моментов, — потому что, как мы увидим, она далеко не сводится к одной этой черте — она несравненно содержательнее прежних форм.

Мы знаем, что «метафизическое» мышление, возникающее из меновых отношений, из анархической системы труда, нуждается в мышлении авторитарном — для заполнения своих зияющих пробелов, для примирения своих неустранимых противоречий, — нуждается в нем в силу своей коренной неорганизованности. Новейший тип, порождаемый товарищеской связью, этой коренной неорганизованностью не страдает, и для него поддержка авторитарных концепций не нужна; те элементы, которые в них даны как совершенно раздельные, даны и здесь, но в органическом единстве, в живой непрерывности, так что у авторитарного типа заимствовать абсолютно ничего не требуется. Вот почему и становится теперь возможным полное устранение, окончательное вытеснение этого последнего.

В жизни пролетария анархические трудовые отношения, выражающиеся в обмене товаров, играют не меньшую, если даже не большую роль, чем авторитарные. Пролетарий получает работу и заработок, продавая свою рабочую силу; таким образом акт обмена составляет формальную основу его положения в системе производства. При этом на рабочем рынке, как и на всяком ином, царствует борьба между покупателем и продавцом, конкуренция между покупателями — капиталистами, но также и между продавцами — рабочими; организация рабочих с течением времени уменьшает и ослабляет эту последнюю, но никогда не уничтожает ее вполне, пока существует та самая продажа рабочей силы. Затем, конечно, в качестве потребителя, пролетарий постоянно является на рынке покупателем чужих товаров, подобно всякому товаропроизводителю. Словом, меновые связи, связи анархического общественного разделения труда, охватывают пролетария с различных сторон, сопровождают его на всем жизненном пути. Казалось бы, они должны существенно определять собой его идеологию.

Так это и бывает в начале классового развития пролетариата, пока его коллектив еще в самом зародыше, пока товарищеское сотрудничество не получило реального преобладания в жизни рабочих масс. Тогда пролетарий не имеет своей идеологии; его мышление остается обычным мышлением мелкого товаропроизводителя, каковым был ближайший предок пролетария.

Но когда пролетарский коллектив в труде и в борьбе достаточно развернулся, то возникающий в нем новый тип идеологии начинает победоносно оттеснять идеологию менового общества, неуклонно и последовательно разрушать ее влияние. Коллективизм выступает против индивидуализма.