Падение великого фетишизма. Вера и наука - Богданов Александр Александрович. Страница 32

«Опыт есть труд, и труд есть опыт» — вот наша точка зрения, как ее формулировал покойный марксист-теоретик, Антонио Лабриола. В человеческом мышлении другие люди «первоначально даны» вовсе не как простые «предметы» или «части среды», а как сотрудники. Это прямо вытекает из всего, что мы знаем о происхождении самого мышления. Оно возникло из социально-трудовых процессов, и их оно имело своим первичным содержанием. Та «система опыта», которую эмпириокритик принимает за начало познания и философии, сама не просто была «дана» человеку, а была создана трудовой жизнью коллектива. Обособление «частей среды» совершалось в коллективной практике, и из нее же возникли «высказывания», относящиеся к различным частям среды. Теория Нуаре показала нам, как исторически развились «высказывания» и их «понимание»; все это не было «дано первоначально». И с самого своего начала система опыта не что иное, как трудовая жизнь коллектива.

Но вполне понятна и половинчатость позиции новейших позитивистов, идеологов «технического персонала». Для них система опыта построена по образу и подобию их трудовой жизни. Производственная «среда» и сотрудники по предприятию, конечно, вовсе не так органически-близки какому-нибудь инженеру, как рабочему. На «среду» он действует там чужими руками, он не сам преобразует и создает эту среду — орудия и материалы производства, — а через других людей, через своих подчиненных, и потому она действительно «дана» ему в своем возникновении и в своих изменениях, «дана», т. е, «принимается» им, а не активно, непосредственно им творится, как творится она рабочим коллективом. И сотрудники «даны» инженеру, как по существу для него посторонние «части среды», с которыми он связан посредством «высказываний», — потому что именно посредством «высказываний», т. е. слов, напр. приказаний, указаний, объяснений ведет он свою организаторскую работу. Система опыта для него, конечно, общая с различными его сотрудниками, и, расширяя эту концепцию, он принимает систему как общечеловеческую; но он не может видеть в ней мир деятельности коллективного субъекта, а только — общее поле жизни всех индивидуальных субъектов; ибо сам он, все же, сознает себя только «личностью», а не живой клеткой живого коллектива.

Раз уже признано, что человеку «дана» его «среда», и в ней «со-человеки», то задача познания, естественно, сводится к «ориентировке» во всех этих «данных». Задача, очевидно, вполне практическая, направленная к самосохранению организма среди этой системы «данных»; но задача далеко не столь активного характера, как та, которую поставит себе сознательный член коллектива, сознательно творящего систему опыта. В этом случае эипириокритики и близкие к ним школы стоят еще на точке зрения старой философии, которая, говоря словами Маркса, стремилась только «объяснять» мир: «ориентироваться» в соотношениях опыта это и значит — делать их ясными для человека, определенными в его мышлении, т. е. то же, что «объяснять» в самом широком смысле слова; задача же, формулированная для философии Марксом — «изменять мир», — относится именно к коллективу, для которого познание есть нераздельная часть его творчества, «мышление» — нераздельная часть его «бытия».

Из «ориентировочной» концепции познания вытекает методология новейших позитивистов — их идеи «чистого описания», их борьба против «причинности» и т. под. Я не могу здесь дольше останавливаться на анализе их взглядов [37], но и сказанного достаточно, чтобы в общих чертах установить, каким образом выразился великий кризис идеологий в мировоззрении «технической интеллигенции» современного машинного производства. Практическая природа мышления, и следовательно, коренное отрицание фетишизма «отрешенности», точки зрения «абсолютного» в познании. «Истина», как и всякая иная идеологическая форма, представляется как относительное, от жизненных условий зависящее приспособление человека к среде, приспособление, следовательно, временное, принципиально-изменчивое, которое всегда может смениться иным, более совершенным, более целесообразным. Но — приспособление индивидуума или находящихся в общении индивидуумов, а не коллектива. Тут обнаруживается частичный, неполный характер кризиса для данной, промежуточной группы общества.

Кризис, однако, пошел еще дальше; его влиянию подверглись и отживающие, консервативные классы капиталистической системы, классы буржуазные в более узком значении слова, частью даже остатки феодальной аристократии. Но только, в этих группах кризис является уже не просто частичным или незаконченными, а скорее в основе извращенным: тут перед нами не кризис обновления, развития, победы над стихийностью и фетишизмом, а кризис упадка и разложения. Действие нового растущего коллектива здесь обнаружилось, как разрушительная сила, дезорганизующая и отравляющая старую идеологию. Оно выступает в прогрессивном развитии апологетики, а затем — идейного цинизма.

В пролетариате буржуазия находит врага, сначала слабого, но быстро растущего, и мало-помалу вызывающего в ней беспокойство, тревогу, наконец прямо ужас своей накопляющейся массовой силой и все более стройной организованностью. Анархически-раздробленная, буржуазия в борьбе с пролетариатом приходит на опыте к сознанию необходимости организоваться, в ней обнаруживается тенденция к сплочению в политические и экономические организации защиты ее общих интересов — партии, синдикаты, картели и т. под., — зарождается в противовес новому коллективу рабочего класса буржуазно-классовый контр-коллектив.

Я намеренно не употребляю выражения «буржуазный коллектив», а говорю о «контр-коллективе», — потому что действительного трудового коллектива, с живой, органической связью клеток-личностей, коллектива в том смысле, в каком становится им классовая организация пролетариата — буржуазные классы отнюдь не образуют, и образовать неспособны, их развитие по существу регрессивно, и направлено в сторону паразитизма. Акционер, рентьер, живущие прибавочной стоимостью предприятий, о которых они зачастую не имеют даже представления, — вот предельный тип, к которому тяготеет жизнь капиталистической буржуазии. Последние остатки своих производительных функций в деле устройства предприятий и руководства ими она постепенно передает наемно-техническому персоналу. Трудовой основы для коллектива, таким образом, у нее нет и создаться не может. Ее сплочение имеет прежде всего характер социальной самозащиты, отстаивания общих условий классового господства, борьбы за успешную эксплуатацию; никакое единство трудового опыта не связывает глубокой и прочной связью элементы буржуазно-классовых организаций, партийных и экономических. Это — боевые союзы чужих друг другу людей, где для каждого цель стремлений лежит не в коллективном, а в личном интересе.

Даже там, где организация капиталистов ставит себе задачи, относящиеся к регулированию социально-трудового процесса, — как, напр., синдикаты предпринимателей и тресты, ведущие борьбу с последствиями производственной анархии, — даже там нельзя найти ничего хотя бы отдаленно напоминающего трудовое единство первобытной общины, или трудовое объединение пролетариата. Дело сводится к договорному взаимо-ограничению прав, к договорному соглашению о ценах, о размерах производства, или к договорной передаче предприятий в руки особых уполномоченных, с превращением капиталистов-предпринимателей в простых акционеров; но всегда дисциплина договоров имеет грубо-принудительный характер, их прочность гарантируется угрозой материального ущерба, и вся организация имеет вид вынужденного союза врагов, объединенных общей опасностью, но ни на минуту не перестающих думать о том, как бы проглотить друг друга. Такую характеристику дают союзам предпринимателей не только экономисты, их изучавшие, но и крупнейшие финансовые деятели, в них работающие.