Блокнот Бенто - Бёрджер Джон. Страница 16

Снаружи видно, что здание городское, не сельское, и, если не знать, что это бассейн и забыть о деревьях, можно подумать, будто оно имеет какое-то отношение к железной дороге – помещение для мытья вагонов, погрузочная платформа.

Над входом нет никаких надписей, лишь маленькая эмблема, а на ней три цвета национального флага – символ Французской республики. Входные двери стеклянные, на них по трафарету выведено POUSSEZ [3].

Стоит толкнуть «от себя» одну из этих дверей и зайти внутрь, как оказываешься в другом мире, едва связанном с улицами, припаркованными машинами, торговым районом.

В воздухе слабый запах хлорки. Все освещено снизу, а не сверху – следствие того, что свет отражается от водной поверхности двух бассейнов. Акустика отчетливая – у каждого звука свое негромкое эхо. Везде преобладает горизонтальное, а не вертикальное. Большинство людей плавают, плавают из конца в конец большого бассейна, дорожка за дорожкой. Стоящие только что сняли или снимают с себя одежду, поэтому ощущения иерархии, разницы в положении почти нет, Вместо того повсюду господствует это чувство странного горизонтального равенства.

Кругом множество печатных объявлений, во всех бросается в глаза канцеляризмы и бюрократический синтаксис.

Сушка волос прекращается за 5 мин, до закрытия.

Купание без шапочки запрещено. Указ мунипалитета. Действ. с пн. 12.09.1980.

Вход воспрещен. Только для сотрудников. Благодарим за понимание.

Голос, звучащий в подобных объявлениях, неотделим от той долгой политической борьбы за признание прав и обязанностей граждан, которая шла при Третьей республике. Размеренный, обезличенный, казенный голос – а где-то вдали смеется ребенок.

Году в 1950-м Фернан Леже написал серию полотен под названием «Plongeurs» – «Ныряльщики в бассейне». Эти картины, написанные основными цветами, со спокойными, простыми линиями, прославляли мечту и планы рабочих, которые наслаждаются досугом и – поскольку они рабочие – преображают досуг в нечто, еще не имеющее названия.

Сегодня до осуществления этой мечты дальше, чем когда бы то ни было. И все-таки порой, складывая свою одежду в шкафчик в мужской раздевалке, надевая ключ на запястье, принимая обязательный горячий душ перед тем, как ступить в ванночку для ног, подойти к бортику большого бассейна и нырнуть, я вспоминаю эти картины.

На большинстве плавающих помимо обязательных купальных шапочек темные очки для плавания, которые защищают глаза от хлорки, Взглядами пловцы обмениваются редко, а если кто-то случайно заденет ногой другого, то немедленно извиняется, Атмосфера не та, что на Лазурном Берегу. Здесь каждый сам по себе, каждый и каждая независимо друг от друга преследует собственную цель.

Поначалу я обратил на нее внимание, потому что она плавала не так, как все. Движения ее рук и ног были на удивление медленными – словно движения лягушки, – и в тоже время это ей не слишком мешало, У нее были другие, не как у всех, взаимоотношения с водной стихией. Китайский мастер Ци Байши (1863–1957) любил рисовать лягушек, их головы выходили у него очень черными, словно на них надеты купальные шапочки. На Дальнем Востоке лягушка – символ свободы.

Ее шапочка была золотисто-рыжего цвета, одета она была в купальный костюм цветочной расцветки, немного напоминавшей чинц, английский ситец. Ей было под шестьдесят, я предположил, что она вьетнамка. Позже я обнаружил, что ошибался, Она из Камбоджи.

Каждый день она плавала почти час, дорожка за дорожкой, Как и я, Когда она решала, что пора, вскарабкавшись по одной из лесенок в углу, уходить из бассейна, на помощь ей приходил мужчина, сам плававший в нескольких дорожках от нее, Он тоже был из Юго-Восточной Азии, чуть худее, чуть ниже ростом, чем она, с лицом более точеным; ее круглое лицо напоминало луну.

Он подходил к ней со спины и подставлял руки под ее зад, чтобы она, стоя лицом к бортику бассейна, могла на них сесть, слегка поддерживал ее, когда они вместе вылезали из воды.

Оказавшись на твердом полу, она направлялась к ванночке для ног, ко входу в женскую раздевалку, одна; в походке ее не было заметно прихрамывания. Однако раз за разом наблюдая этот ритуал, я видел, что при ходьбе тело ее напряжено, словно растянуто на колышках.

Мужчина со смелым, точеным лицом был, вероятно, ее муж. Не знаю, почему я слегка сомневался на этот счет. Было ли дело в его почтительности? Или в ее холодности?

Когда она появлялась в бассейне и собиралась войти в воду, он сходил по лесенке до середины, она садилась ему на одно плечо; затем он осторожно погружался, пока вода не доходила ему до бедер, чтобы она могла спуститься на воду и отплыть.

Оба они знали эти ритуалы погружения и извлечения наизусть и, возможно, сознавали, что вода здесь играет роль более важную, чем любой из них. Быть может, поэтому они и казались скорее партнерами-исполнителями, чем мужем и женой.

Шло время. Чередой проходили дни. Наконец, однажды, когда, отмеряя свои дорожки и плывя друг другу навстречу, мы с ней впервые за тот день поравнялись – нас разделяла какая-нибудь пара метров, – мы подняли головы и кивнули друг другу. А когда, собираясь уходить из бассейна, поравнялись в последний раз, то обменялись знаком «au revoir» [4].

Как описать этот знак? Он включает в себя приподнятые брови, откинутую, словно в попытке отбросить волосы назад, голову, сощуренные в улыбке глаза. Очень незаметно. Очки, поднятые вверх, на купальную шапочку.

Однажды, когда я после плавания принимал горячий душ – в мужской раздевалке восемь душей, чтобы их включить, надо нажать на старомодного вида кнопку, похожую на дверную ручку, фокус же в том, что среди этих восьми имеются некие различия в длительности потока горячей воды, по окончании которого приходится снова нажимать на кнопку, и к тому времени я уже точно знал, в каком душе горячая струя не выключается дольше всех, и если он был свободен, всегда выбирал его, – так вот, однажды, когда я после плавания принимал горячий душ, под соседний встал тот мужчина из Юго-Восточной Азии, и мы обменялись рукопожатием.

После мы перекинулись парой слов и договорились, когда оденемся, встретиться на улице, в маленьком парке. Так мы и сделали, и его жена присоединилась к нам.

Тогда-то я и узнал, что они из Камбоджи. Она состоит в очень дальнем родстве с семейством знаменитого короля, а впоследствии принца Сианука. В середине 1970-х, когда ей было двадцать, она бежала в Европу, До этого изучала искусство в Пномпене.

Говорила она, а я задавал вопросы. У меня снова появилось ощущение, будто он выполняет роль охранника или помощника, Мы стояли у берез, рядом с их припаркованным двухместным «Ситроеном» модели С15. Машина, повидавшая виды. Вы по-прежнему пишете картины? спросил я. Она подняла руку в воздух, жестом изобразив, будто выпускает птицу, и кивнула. У нее часто бывают боли, сказал он. Еще я много читаю, добавила она, на кхмерском и на китайском. Тут он дал понять, что им уже пора бы садиться в свой С15, Я заметил, что с зеркальца заднего вида свисает крохотное буддистское колесо Дхармы, похожее на штурвал корабля в миниатюре.

После того как они отъехали, я лег на траву под плакучими ивами – стоял месяц май – и понял, что думаю о боли, Она покинула Камбоджу – тогда еще Кампучию – в год, когда Сианука свергли, вероятно с помощью ЦРУ, и когда «красные кхмеры» под предводительством Пол Пота, захватив столицу, приступили к насильственному выселению двух миллионов ее обитателей в сельскую местность – там им, лишенным любой частной собственности, пришлось учиться тому, как стать «новыми кхмерами»! Миллион из них не выжили, В предшествующие годы Пномпень и окружающие его деревни систематически бомбили американские самолеты В-52. Погибли не меньше ста тысяч человек. Народ Кампучии с его могучим прошлым – Ангкор-Ват, тяжелые, не ведающие боли каменные статуи, впоследствии расколотые и разграбленные силой чего-то, что нынче принято считать страданием, – народ Кампучии в тот момент, когда она покинула родину, был окружен врагами: вьетнамцами, лаосцами, тайцами; его тиранили и зверски уничтожали собственные политические визионеры, превратившиеся в фанатиков, мстящих самой реальности, стремящихся свести реальность к одному-единственному измерению. Подобное сведение несет с собой множество страданий – столько, сколько помещается в сердце.