Агония христианства - де Унамуно Мигель. Страница 18

Четвертое Евангелие является наименее историческим в материалистическом, или реалистическом, понимании истории; но в более глубоком, идеалистическом и персоналистическом ее понимании четвертое Евангелие, Евангелие символическое, гораздо более исторично, чем остальные три, синоптические, Евангелия. Оно в гораздо большей степени воссоздавало и воссоздает агоническую историю христианства.

Именно в этом, наиболее историческом, как наиболее символическом, из четырех Евангелий и одновременно самом живом из них, говорится о том, как Христос, обращаясь к символическому основателю папской династии Римской Католической Церкви, сказал, что взявшие меч мечом погибнут. В сентябре 1870 г. войска Виктора Эммануила Савойского [97]мечом завоевали папский Рим. И тогда еще более усугубилась агония католицизма, которая началась в тот самый день и час, когда на Ватиканском Соборе была провозглашена иезуитская догма о папской непогрешимости.

Эта догма – догма милитаристская, зародившаяся в недрах некоей военной дружины, Ордена, основанного старым воякой, солдатом, который после того, как был ранен и стал бесполезен для армии меча, основал армию креста. [98]В Римской Церкви существует военная дисциплина, disciplina,при которой ученик не понимает – non discit, – a пассивно усваивает устав; в соответствии с третьей ступенью послушания, которую Лойола так превозносил перед Святыми Отцами и Братьями Португалии, ученик усваивает догму, а не знание учителя, и следует не за учителем, а за вождем. Это и есть агония!

И после этого кому-то еще хочется, чтобы Римская Церковь проповедовала мир? Совсем недавно испанские епископы в одном коллективно принятом документе призвали к войне за гражданский протекторат – ничего себе: протекторат и гражданский! – который королевство Испания – а не испанская нация, заметьте, – навязывает Марокко, и назвали эту войну крестовым походом! Поход может называться крестовым как потому, что солдаты несут крест, как знамя, так и по той причине, что они, орудуя крестом, как булавой, разбивают им головы неверных. Чудовищная война! Чудовищная агония!

Если католическая церковь хочет быть христианской, она не может проповедовать ни войну, ни мир. А вот что пишет Луи Вейо: «Мне думается, что руины войны восстановить легче, чем руины мира. Легче восстановить мост, заново отстроить дом, снова разбить сад, чем уничтожить публичный дом. Что же касается людей, то это такая вещь, которая восстанавливается сама собой. Зато душ война губит меньше, чем мир. В Силлабусе [99]нет специального раздела против войны. Это мир есть вражда против Бога».

Больший цинизм просто немыслим. Интересно, смог бы он написать это после Седана? Смог бы он написать это сегодня, в 1925 году? Впрочем, вполне вероятно, ведь эти люди никогда не признают своих ошибок. Но уж во всяком случае война создает гораздо больше публичных домов, чем мир, и совсем не очевидно ни то, что люди «это такая вещь(!), которая восстанавливается сама собой», ни то, что война губит меньше душ, чем мир. Война омрачает душу и погружает ее в уныние. Но и мир тоже. В Силлабусеможет быть и нет специального раздела против войны, но зато в Евангелии есть высказывания как против войны, так и против мира, как за войну, так и за мир. Ибо и война, и мир – от мира сего, то есть от мира, который не есть Царство Христа. Ависага Сунамитянка не имела никакого касательства ни к делам соломонова мира, ни к войне между Соломоном и Адонией.

Борьба христианства, его агония не принадлежит ни мирскому миру, ни мирской войне. И бесполезно спрашивать, является ли мистика деятельностью или же созерцанием, потому что созерцание деятельно, а деятельность созерцательна.

Ницше говорил о том, что находится по ту сторону добра и зла. Христианство говорит о том, что находится по ту сторону войны и мира. Или, лучше сказать, по сю сторону мира и войны.

Римская Церковь, иезуитство, например, проповедует мир, то есть мир в сознании, нерассуждающую веру и пассивное послушание. Лев Шестов (Ночь в Тефсимании)очень точно заметил: «Не забудьте, что земные ключи от Царства Небесного достались Святому Петру и его последователям именно потому, что Петр способен был спать и спал в тот самый час, когда Бог, сошедший к людям, готовился умереть на кресте». Святой Петр способен был спать, или спал, не будучи способен осознать, что он спит. И не кто иной, как Святой Петр, отрекался от Учителя, пока его не разбудил петух, который будит всех спящих. [100]

VII. Абсолютный индивидуализм

Существует предположение о том, что когда христианство и западная, или грекоримская, цивилизация исчезнут, через Россию и большевизм ей на смену придет совсем другая цивилизация, азиатская, или восточная, имеющая буддистские корни, цивилизация коммунистическая. Ведь христианство – это радикальный индивидуализм. Так говорят, несмотря на то, что истинным отцом русского нигилизма является Достоевский, отчаявшийся христианин, христианин агонизирующий.

Но здесь мы сталкиваемся с тем, что нет понятий более противоречивых в самих себе и более двусмысленных в употреблении, чем понятия индивидуализма и коммунизма, так же как понятия анархизма и социализма. С помощью этих понятий совершенно невозможно что-либо прояснить. Одни только темные спириты могут верить в то, что, пользуясь этими понятиями, можно достигнуть ясного понимания вещей. Чего только не натворила бы с помощью этих понятий могучая агоническая диалектика Святого Павла!

Поскольку индивидуальное является самым что ни на есть универсальным, постольку на этой почве невозможно никакое однозначное суждение.

Анархисты, если только они хотят выжить, вынуждены основать Государство. А коммунисты вынуждены найти себе опору в индивидуальной свободе.

Самые радикальные индивидуалисты образуют сообщество. Отшельники объединяются и основывают монастырь, то есть общину монахов, monachos,одиночек, которые, будучи одиночками, должны тем не менее оказывать поддержку друг другу. И погребать своих мертвецов. И в конце концов они вынуждены делать историю, раз они не делают детей.

Только монах-пустынник действительно приближается к идеалу индивидуалистической жизни. Один испанский ученый, который в шестидесятилетнем возрасте выучился кататься на велосипеде, сказал мне, что езда на велосипеде – это самый индивидуалистический способ передвижения. А я ему возразил: «Нет, дон Хосе, самый индивидуалистический способ передвижения – это идти в полном одиночестве, пешком, босиком и по бездорожью». Жить в одиночестве, нагим и в пустыне – вот истинный индивидуализм.

Отец Гиацинт, о котором мы еще будем говорить, уже после того, как порвал с Римской Католической Церковью, писал, что англосаксонская нация это «нация высоконравственной и прочной семьи, нация свободной и деятельной личности, нация индивидуалистического христианства…». Тезис о том, что протестантское христианство, в особенности кальвинизм, – это индивидуалистическое христианство, высказывался неоднократно и его любят повторять. Однако индивидуалистическое христианство возможно только в безбрачии; христианство в семье это уже не чистое христианство, это уже компромисс с миром. Чтобы следовать за Христом, надо оставить отца, мать, братьев, жену и детей. И если, таким образом, становится невозможным продолжение человеческого рода, то тем хуже для него!

Но вселенский монастырь невозможен; невозможен монастырь, который вместил бы в себя всех. Поэтому существует два класса христиан: христиане в миру, христиане, принадлежащие веку – «век», saeccula,это значит поколение, – христиане, которые живут в гражданском обществе и производят на свет детей для неба; и чистые христиане, живущие в соответствии с монастырским уставом, христиане монастыря, monachos.Первые умножают плоть, а с нею и первородный грех; вторые возделывают монашеский дух. Но можно стремиться приблизить мир к монастырю, век к монастырскому уставу, и можно вопреки миру сохранять монашеский дух.