Гассенди - Быховский Бернард Эммануилович. Страница 7

При всей критической заостренности высказываний Гассенди против учения Аристотеля в них явственно выступают мотивы историзма. Недопустимо «перестать думать о том, что все древнее было некогда новым» (5, т. 2, стр. 59).

Одно дело заслуги Аристотеля перед развитием философии в свое время, другое — их сохранение и значимость столетия спустя, во времена новой философии. «Разве достижения самого Аристотеля могли быть совершены, если бы он не отважился так смело отступиться от взглядов своего учителя и выдвинуть положения, столь противоречащие учению Платона?» (5, т, 2, стр. 50). В этом отношении он должен служить примером для каждого настоящего философа, который должен непрестанно стремиться к поискам и обнаружению нового. «Право же, если бы он жил теперь… и увидел бы, что на слова его ссылаются слепо… какую жалость испытывал бы он к этим малодушным людям…» (5, т. 2, стр. 51). К тому же, воздавая должное Аристотелю, нет никаких оснований умалять историческое значение других философов прошлого, внесших свою лепту в развитие познания. Нет никаких оснований предоставлять ему монополию в историческом прогрессе философии. Величайший вред схоластического аристотелизма в том, что он своим культом Аристотеля тормозит, парализует, баррикадирует дальнейшее развитие творческой мысли, догматически абсолютизирует давно пройденный этап философской эволюции: авторитарное «ipse dixit!» («Он сам сказал!») не может быть критерием истины, определяющим философский приговор. «Подчинять свой ум авторитету того или иного человека недостойно философа» (5, т. 2, стр. 48), превращает его в одну из «бессмысленных обезьян» (там же). Осуждая догматическую косность, бездумное воспроизведение пройденного и обращенное в прошлое топтание на месте, Гассенди призывает: «Будем стараться, будем работать, внесем свою лепту и мы!.. Надо дерзать и мужественно идти вперед…» (5, т. 2, стр. 60).

Схоластика преграждает путь развитию мышления, «налагает на наш несчастный дух цепи и тяжские оковы, заставляя его влачить жалкое рабство и привязывая его к стойлу, как вьючный скот» (5, т. 2, стр. 61). Она лишает нас духовной свободы, «которая драгоценнее всякого золота» (там же).

Величайшее зло, творимое схоластами, было не в их приверженности философии Аристотеля, как бы ни устарела эта философия в свете новой науки, а в разлагающем воздействии их на всю философию, как таковую, — на ее предмет и метод. Обоснование этого является основной задачей первого литературного творения Гассенди. Во что выродилась царившая в то время философия? Аристотелики, отвечает на этот вопрос Гассенди, из истинной философии сделали софистику. Беспредметные словопрения, «пустая болтовня вокруг да около писаний и слов Аристотеля» (5, т. 2, стр. 43) заменяют у них изучение самих вещей. То, что они называют «философией», совершенно чуждо научному познанию. Не заботясь о настоящем, подлинном познании вещей, они «лишь гоняются за всякой чепухой» (5, т. 2, стр. 30). Они закрывают глаза на естественнонаучные открытия и знать о них не хотят. Даже из физики, которой немало занимался Аристотель, как бы она ни устарела, «они удалили лучшее, оставив одни химеры» (там же). Они отбросили заодно даже бесспорные истины математики.

Что представляет собой «диалектика», о которой без конца разглагольствуют аристотелики и критике которой посвящена вторая книга «Парадоксальных упражнений»? В своем письме к Ж. Готье Гассенди заявляет, что книга эта «направлена против аристотелевской диалектики. В ней указывается прежде всего, что в самой диалектике нет никакой необходимости и что она не приносит никакой пользы» (4, т. VI, стр. 16). Но уже в первых строках этой книги автор отмечает, что, поскольку различаются две диалектики — естественная и искусственная, следует иметь в виду, что критике он подвергает именно вторую из них и вовсе не касается естественной диалектики, понимаемой им как натуральная логика, как «деятельность интеллекта, благодаря которой мы умозаключаем и рассуждаем» (5, т. 2, стр. 187). И вся полемика против диалектики относится всецело к пресловутой искусственной, вымышленной аристотеликами «диалектике», т. е. к схоластическому маневрированию «призрачным», софистическим логизированием, к их «путанице бесполезных вещей» (5, т. 2, стр. 209). Подобная диалектика не изощряет ум, не совершенствует способность логического мышления, не двигает его вперед.

Схоластической логистике Гассенди противопоставляет методологические принципы, способствующие научному познанию вещей, которому лишь противодействует «искусственная диалектика». В этом противопоставлении — самая суть, ядро всей полемики Гассенди во второй книге «Парадоксальных упражнений». Схоластический метод мышления не только бесполезен, но и вреден, препятствуя пониманию, объяснению того, что является предметом познания, и «если кто-нибудь ясно объясняет вещь, то это у него не от диалектики, но от достоверного знания» (5, т. 2, стр. 193), от которого лишь уводят, отвлекают схоластические словопрения. Допустим, вы хотите познать строение человеческого организма. «Не безумие ли требовать этого в первую очередь от диалектики, а не от анатомии?» (5, т. 2, стр. 194). Допустим, вы хотите изучить строение Солнца или Луны. К чему следует обратиться? К диалектическим изощрениям или к астрономии? «В самом деле, где же и каким образом научит меня диалектика, что небо должно быть разделено на такие-то зоны, семейства или созвездия, на окружности, градусы или минуты, и прочим подобным вещам?» (5, т. 2, стр. 195). И «разве какая-нибудь другая наука, кроме геометрии, докажет мне правильность того, что всякий треугольник имеет три угла, равные двум прямым, или неправильность того, что квадрат гипотенузы меньше суммы квадратов катетов?» (5, т. 2, стр. 197). Схоластическая «диалектика» повернута спиной к научному знанию. «Пустые и вздорные измышления диалектики не могут служить инструментом для научных достижений» (5, т. 2, стр. 212) — таков лейтмотив всей полемики Гассенди против схоластической эквилибристики силлогизмами.

Во второй половине книги «Против диалектики» Гассенди переходит к критике учения аристотеликов о категориях, или универсалиях. Здесь интересен не столько критический анализ отдельных категорий в их схоластической интерпретации, сколько самый подход к учению о категориях: доводы Гассенди в пользу того, что «нелепо различать десять категорий в качестве разрядов всего сущего», что «обозначенное число категорий — десять — ни на чем не основано» (5, т. 2, стр. 244). Гассенди вскрывает ограничительную функцию категориальной десятикратности для развития философии: она служит барьером для возможности обнаружения новых граней, новых категориальных аспектов бытия. Стремление во что бы то ни стало все втиснуть в эти десять категорий так, чтобы ничто здесь не ускользнуло, служит помехой лазутчикам науки. Аристотель отождествляет количество категорий с количеством вопросов, которые можно и нужно поставить для постижения всего сущего. На самом же деле многогранность сущего такова, что для отражения ее в познании нельзя довольствоваться лишь этими десятью вопросами, десятью углами зрения, десятью подходами. Нельзя исключить «возможность задавать о вещах более чем десять вопросов» (5, т. 2, стр. 246), а стало быть, не исключена потребность в более чем десяти категориях. Здесь мы вступаем на порог проблемы конечности и бесконечности, относительности и абсолютности познания, которая играет, как мы увидим в дальнейшем, большую роль в последующих философских изысканиях Гассенди.

Философский дебют Гассенди не оставляет ни малейшего сомнения в партийности его философии. Это воинствующий научно ориентированный антисхоластицизм. «Противоречие с аристотелевской схоластикой не могло быть резче и радикальнее, чем оно выступило здесь» (11 б, т. I, стр. 17). Но эта партийность не находится ни в каком противоречии с его стремлением к объективности. Ниспровержение аристотелизма — в том виде, как он был представлен томистами, и в то время, когда он находился в антагонистическом противоречии с требованиями совершавшейся научной революции, — было необходимым требованием прогресса объективного научного познания.