Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки - Хорган Джон. Страница 17

За этой сценой со снисходительной улыбкой наблюдала жена Фейерабенда, Грация Боррини (Grazia Borrini), итальянский физик, которая была настолько спокойна, насколько Фейерабенд казался маниакальным. Боррини была студенткой Фейерабенда в Беркли в 1983 году, когда хотела получить второе высшее образование по специальности здравоохранение. Они поженились шесть лет спустя. Боррини иногда вступала в разговор, например, когда я спросил, почему Фейерабенд считает, что ученых приводит в ярость то, что он пишет.

— Понятия не имею, — ответил он, изображая святую невинность. — А что, в самом деле?

Боррини вставила, что онапришла в ярость, впервые услышав про идеи Фейерабенда от другого физика.

— Некто забирал у меня ключи от Вселенной, — пояснила она. И только после того, как она сама прочитала его книги, она поняла, что взгляды Фейерабенда гораздо тоньше и хитрее, чем заявляют его критики. — Вот о чем вам следует написать, мне кажется, — сказала мне Боррини, — о великом непонимании.

— О, перестань, он же не мой пресс-атташе, — сказал Фейерабенд.

Как и Поппер, Фейерабенд родился и вырос в Вене. В ранней юности обучался актерскому мастерству и пению. Тогда же увлекся наукой — после того, как походил на лекции одного астронома. Фейерабенд не считал два своих увлечения несовместимыми и представлял себя одновременно оперным певцом и астрономом.

— Днем я практиковался в пении, вечерами играл на сцене, а поздно ночью смотрел на звезды, — сказал он.

Затем началась война. Германия оккупировала Австрию в 1938 году, а в 1942 восемнадцатилетний Фейерабенд поступил в офицерскую школу. Хотя он надеялся, что его обучение не закончится до окончания войны, он оказался во главе 3000 солдат на русском фронте. В 1945 году, сражаясь против русских (а фактически отступая), он был ранен в спину.

— Мне было не встать, — вспоминал Фейерабенд, — и я до сих пор помню, что тогда думал: «Значит, буду ездить вдоль книжных стеллажей на инвалидной коляске». Я был очень счастлив.

Постепенно к нему вернулась способность ходить, хотя только с палочкой. После войны он возобновил учебу в Венском университете и переключился с физики на историю; она ему надоела, он вернулся в физику, ему снова надоело, и в конце концов он остановился на философии. Его талант выдвигать абсурдные положения при помощи одной сообразительности привел его к мысли, что риторика, а не истина является самым главным для победы в споре.

— Истина сама по себе — это риторический термин, — заявил Фейерабенд. Выпятив вперед подбородок, он произнес нараспев: — «Я ищу истину». Да, Поппер был великим человеком.

Фейерабенд учился у Поппера в Лондонской школе экономики в 1952–1953 годах, там же он встретил и Лакатоса, еще одного великого студента Поппера. Именно Лакатос много лет спустя надоумил Фейерабенда написать «Против методологии».

— Он был моим лучшим другом, — сказал Фейерабенд о Лакатосе.

Фейерабенд преподавал в Бристольском университете до 1959 года, а затем переехал в Беркли, где познакомился с Куном.

Как и Кун, Фейерабенд отрицал, что был антинаучен. А заявлял он в первую очередь то, что никаких научных методов не существует.

— Вот как обстоит дело в науке, — сказал Фейерабенд. — У вас есть кое-какие идеи, которые срабатывают, а затем возникает новая ситуация, и вы пробуете что-то еще. Это оппортунизм. Вам нужна коробка с инструментом, причем там должен лежать самый разнообразный инструмент. А не только молоток, гвозди и больше ничего.

Именно это он и имел в виду своей сильно раскритикованной фразой «пойдет все» (а не то, что обычно думали: одна научная теория не хуже другой). Ограничение науки частной методологией — даже такой свободно определяемой, как схема опровержимости Поппера или тип нормальной науки Куна, — разрушит ее, говорил Фейерабенд.

Фейерабенд также возражал против заявления, что наука выше других типов знаний. Его особенно разъярила тенденция западных государств навязывать людям против их воли продукты науки — будь то теория эволюции, атомные заводы или гигантские ускорители частиц.

— Церковь отделена от государства, — жаловался он, — а наука — нет!

Наука «дает захватывающие рассказы о Вселенной, о ее составляющих и развитии, о том, как возникла жизнь и все такое прочее», говорил Фейерабенд. Но донаучные «составители мифов» — певцы, придворные шуты и барды, — подчеркнул он, сами зарабатывали себе на жизнь, в то время как современных ученых содержат налогоплательщики.

— Население является хозяином и должно иметь право голоса. — Затем Фейерабенд добавил: — Конечно, меня обвиняют в крайностях, например, что я отбрасываю науку. Отбросьте идею, что наука всегда впереди. Вот так! Это лишь от случая к случаю. В конце концов, ученые по многим вопросам не соглашаются друг с другом. Люди не должны принимать на веру, когда ученый говорит: «Всем следует идти по этому пути».

Если он не против науки, спросил я, то что он имел в виду в своем заявлении в справочнике «Кто есть кто» о том, что все интеллектуалы — преступники?

— Я долго так думал, — ответил Фейерабенд, — но в прошлом году я это вычеркнул, потому что есть много хороших интеллектуалов. — Он повернулся к своей жене. — Я имею в виду, что ты — интеллектуал.

— Нет, я физик, — твердо ответила она.

Фейерабенд пожал плечами.

— Что означает слово «интеллектуал»? Оно относится к людям, которые думают над вещами дольше других. Но многие из них просто убивают других, заявляя: «Мы это выяснили».

Фейерабенд отметил, что многие индустриально неразвитые страны прекрасно обошлись без науки. Африканские бушмены «процветают в условиях, где любой западный человек умрет через несколько дней», сказал он.

— Теперь можно утверждать, что люди в нашем обществе живут гораздо дольше, но вопрос в том, каково качество жизни, а этот вопрос не решен.

Но разве Фейерабенд не понимает, как подобное заявление может раздражать большинство ученых? Даже если бушмены счастливы, они неграмотны, и разве знание не лучше незнания?

— А что такого великого в знании? — ответил Фейерабенд. — Бушмены хорошо относятся друг к другу. Они не убивают друг друга.

По заявлению Фейерабенда, люди имеют полное право отказаться от науки, если им так хочется.

Он имеет в виду, что у христианских фундаменталистов также было право обучать в школах креационизму наряду с теорией эволюции?

— Я думаю, что «правое» дело — вопрос очень хитрый, — ответил Фейерабенд, — потому что если у кого-то есть право, то они могут стукнуть кого-то этим правом по голове.

Он замолчал. В идеале, сказал он потом, детям нужно представлять как можно больше различных типов мышления, чтобы они могли свободно выбирать между ними. Он заерзал на стуле. Улучив удобный момент, я заметил, что он на самом деле не ответил на мой вопрос о креационизме. Фейерабенд нахмурился.

— Это конченое дело. Оно меня не особо интересует.

Фундаментализм — это не есть старая богатая христианская традиция.

Но американские фундаменталисты очень сильны, настаивал я, и они используют вещи, которые он говорит, чтобы атаковать теорию эволюции.

— Науку использовали, чтобы сказать, что некоторые люди имеют низкий коэффициент интеллектуальных способностей, — ответил он резко. — Так что все используется различными способами. Наука — чтобы атаковать разные типы других людей.

— Но разве преподавателям не следует указывать, что научные теории отличаются от религиозных мифов? — спросил я.

— Конечно. Я сказал бы, что наука сегодня очень популярна, — ответил он. — Но затем следует дать и другой стороне представить как можно больше доказательств, потому что другой стороне всегда дают на это мало времени.

В любом случае, так называемые слаборазвитые народы часто знают гораздо больше об окружающей среде, например о местных растениях, чем так называемые эксперты.

— Так что говорить, что эти люди необразованны — это просто… необразованность!