Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки - Хорган Джон. Страница 18

Я выпалил свой самоопровергающий вопрос: разве нет ничего противоречивого в том, каким образом он использовал методику западного рационализма, чтобы атаковать западный рационализм? Фейерабенд не заглотил наживку.

— Ну, они просто инструменты, а инструменты можно использовать так, как считаешь нужным, — мягко сказал он. — Они не могут обвинять меня в том, что я их использую.

Фейерабенд казался скучным, отвлекающимся. Хотя он не признавался в этом, мне показалось, что он устал быть радикальным релятивистом, защищая различные системы веры, существующие в мире, — астрологию, креационизм, даже фашизм! — от быка-рационализма.

Однако глаза Фейерабенда снова заблестели, когда он заговорил о книге, над которой работал. Предварительно она была названа «Покорение излишества» (The Conquest of Abundance)и направлялась против человеческой страсти к редукционизму.

— Все людские предприятия, — пояснил Фейерабенд, — пытаются уменьшить естественное разнообразие или «излишество», присущее реальности. Прежде всего, сама система восприятия разбивает это излишество — или мы не смогли бы выжить.

Религия, наука, политика и философия представляют наши попытки еще больше сжать реальность. Конечно, эти попытки покорить излишество просто создают новые излишества и новые сложности.

— В политических войнах погибло много людей.

Я имею в виду, что определенные мнения кое-кому не нравятся.

Как я понял, Фейерабенд говорит о нашем поиске Ответа, теории, которая отметет все остальные.

Но, по Фейерабенду, Ответ навсегда останется — должен остаться — за пределами, которые мы можем достичь. Он насмехался над верой некоторых ученых в то, что они когда-нибудь смогут охватить реальность в единой теории, объясняющей всё.

— Пусть верят, если это приносит им радость. Пусть говорят об этом. «Мы коснулись бесконечного!» А некоторые утверждают — голос его стал унылым — «Да-да, он говорит, что коснулся бесконечности». А некоторые говорят — взволнованным голосом — «Да, да! Он говорит, что коснулся бесконечности!» Но заявлять детям в школе: «Вот истина» — это уже слишком.

Любое описание реальности обязательно является неподходящим, утверждал Фейерабенд.

— Вы думаете, что этот мотылек-поденка, это ничтожество человек — в соответствии с современной космологией — может всё понять? Мне подобное кажется сумасшествием! Это не может быть правдой!

Они выяснили одну частную реакцию на свои действия, и эта реакция дает вот такую Вселенную, а реальность, которая стоит за описанной, просто смеется: «Ха-ха! Они думают, что нашли меня!»

Философ Дионисий Ареопагит, сказал Фейерабенд, доказывал, что прямо увидеть Бога — это означает не увидеть ничего.

— Вот это для меня имеет смысл. Не могу объяснить почему. Это огромное, из чего все пришло, а у тебя нет возможностей. Язык возник от того, что ты имеешь дело с вещами, стульями, несколькими инструментами.

И на этой крохотной Земле! — Фейерабенд замолчал, словно растворился в восторженном состоянии. — Вы знаете, что Бог — это эманация? И они спускаются вниз и становятся все более и более материальными.

И в конце, в самом конце последней эманации можно увидеть маленький след и догадаться, что это такое.

Удивленный этим взрывом, я спросил у Фейерабенда, религиозен ли он.

— Не уверен, — ответил он. Его воспитывали как католика, затем он стал воинствующим атеистом. — А теперь моя философия приняла совсем другую форму.

Не может так быть, что Вселенная — бах! — и развивается. Нелепость какая-то.

Конечно, многие ученые и философы спорили, что незачем рассуждать о смысле или цели Вселенной.

— Но люди-то спрашивают, так почему бы и нет?

Пусть все это войдет в книгу и будет представлено как теория излишества, но написание займет у меня много времени.

Когда я собрался уходить, Фейерабенд поинтересовался, как прошла вечеринка по поводу дня рождения моей жены. (Я сказал Фейерабенду о дне рождения жены, когда договаривался о встрече.)

— Отлично, — ответил я.

— Вы не отдаляетесь друг от друга? — не унимался Фейерабенд, пронзая меня взглядом. — Это не последний день рождения, который вы празднуете вместе?

— Почему он должен быть последним? — в ужасе уставилась на него Боррини.

— Я не знаю! — воскликнул Фейерабенд сдаваясь. — Потому что так бывает! — Затем он повернулся ко мне. — Вы давно женаты?

— Три года.

— А, только самое начало. Все плохое еще впереди.

Просто подождите лет десять.

— Да, сейчас вы говорите как настоящий философ, — заметил я.

Фейерабенд засмеялся. Он признался, что трижды женился и разводился, перед тем как познакомиться с Боррини.

— Теперь я впервые счастлив, что женат.

Я сказал, что слышал о том, что его женитьба на Боррини сделала его более покладистым.

— Ну, тут две причины, — ответил Фейерабенд. — Когда стареешь, у тебя просто нет энергии не быть покладистым. Да и она сама сыграла немалую роль.

Он широко улыбнулся жене, она улыбнулась в ответ.

Повернувшись к Боррини, я напомнил о фотографии ее мужа рядом с горой немытой посуды и его приписку о том, что выполнение этой обязанности теперь является самым важным делом его жизни.

Боррини хмыкнула.

— Раз в сто лет, — заметила она.

— Что ты хочешь этим сказать? Какое «раз в сто лет»? — закричал Фейерабенд. — Я каждый день мою посуду!

— Раз в сто лет, — твердо повторила Боррини.

Я решил поверить физику, а не релятивисту.

Чуть больше чем через год после моей встречи с Фейерабендом «Нью-Йорк Таймс» сообщила, что «философ антинауки» умер от опухоли мозга [59]. Я позвонил Боррини в Цюрих, чтобы выразить свои соболезнования и, разумеется, чтобы удовлетворить элементарное журналистское любопытство. Она была рассеянна. Это случилось так быстро. Пауль жаловался на головные боли, а затем, через несколько месяцев… Собравшись с силами, она гордо заявила мне, что Фейерабенд работал до последнего дня. Как раз перед смертью он закончил пробный вариант автобиографии. (Книга с типичным названием, которое мог придумать только Фейерабенд, — «Убивая время» (Killing Time) —была опубликована в 1995 году. На страницах, которые Фейерабенд писал в последние дни жизни, он сделал вывод, что любовь — это все, что имеет значение в жизни [60].)

— А что там с книгой об излишествах? — спросил я.

— У Пауля не нашлось времени ее закончить, — ответила Боррини.

Вспоминая, как Фейерабенд разносил врачей, я не смог удержаться, чтобы не спросить, обращался ли ее муж к врачам по поводу своей опухоли. Конечно, ответила она. Он «абсолютно не сомневался» в диагнозе, поставленном врачами, и был готов пройти любой курс лечения, рекомендованный ими. Просто опухоль обнаружили слишком поздно, чтобы что-то сделать.

Почему философия настолько трудна

Теочарис и Псимопоулос, авторы эссе в «Нейчур», названного «Где ошиблась наука», в конечном счете были правы: идеи Поппера, Куна и Фейерабенда являются «самоопровергающими». В конце концов все скептики спотыкаются на собственных словах. Они становятся «просто бунтарями», как определил критик Гарольд Блум в «Беспокойстве влияния». Их наиболее сильным аргументом против научной истины является исторический: если на протяжении последнего столетия или около того научные теории так быстро менялись, как мы можем быть уверены, что какая-либо из нынешних теорий выдержит проверку временем? Фактически современная наука гораздо менее революционна и более консервативна, чем утверждают скептики, Кун в частности. Физика частиц основывается на твердом фундаменте квантовой механики, современная генетика скорее усиливает, а не подрывает дарвиновскую теорию эволюции. Исторические аргументы скептиков гораздо более ужасны, если повернуть их против философии. Если наука не может достичь абсолютной истины, то какое положение следует отвести философии, показавшей гораздо меньшую способность решать свои проблемы? Сами философы признали свое бедственное положение. В книге «После философии: конец или трансформация?» (After Philosophy: Endor Transformation?), опубликованной в 1987 году, четырнадцать современных философов рассматривают вопрос, есть ли у их дисциплины будущее. Консенсус оказался философским: может да, а может и нет [61].