Пустыня. Очерки из жизни древних подвижников - Поселянин Е.. Страница 10

Некоторые последователи этой секты распустили слух, что он верует, как они. Преподобный, смирение которого вынесло бы молча всякую другую клевету, был изумлен их бесстыдством. Воспылав святым гневом против этой лжи, где слава Иисуса Христа была задета более, чем его собственная честь, он по приглашению православных епископов прибыл в Александрию и вступил с арианами в публичное прение, убеждая верующих не иметь с ними общения и говоря, что ариане ничем не отличаются от язычников и что они возбуждают против себя всю тварь, потому что принижают до своего уровня Того, Кто их сотворил. Его присутствие в этом самом городе произвело на народ чрезвычайное впечатление. Даже языческие жрецы шли в церковь и просили позволения поговорить с «Божий м человеком» — так его называли. Он совершил несколько чудес, и св. Афанасий утверждает, что в недолгий срок, какой он там оставался, обратилось к вере более неверующих, чем раньше обратилось за целый год.

Преподобный Антоний свиделся также со знаменитым слепцом Дидимом, который, потеряв зрение в возрасте четырех лет, стал, однако, глубоким ученым в области разных наук и был тогда весьма уважаем православным духовенством за чистоту своей веры. Антоний в задушевной беседе спросил его, сожалеет ли он о потере зрения. Дидиму было несколько стыдно в этом признаться. Но святой уговорил его признаться. Тогда Дидим ответил, что действительно страдает от сознания слепоты. Преп. Антоний на это заметил: «Удивляюсь, что человек настолько рассудительный, как ты, жалеешь глаз, которые мы имеем наравне с мухами, муравьями, и не радуешься вместо этого тому, что обладаешь светом апостолов и святых. Гораздо лучше, — прибавил Антоний, — иметь зрение духовное, чем телесное: эти духовные очи, не затемненные соблазнами греха, а не эти плотские очи, один нечистый взгляд которых может повергнуть человека в ад»

Антоний, исповедав столь блистательно в Александрии Божество Иисуса Христа, вернулся на свою гору. Здесь опять его стало осаждать множество народа. Его чудеса и добродетель привлекали такую толпу, что для облегчения пути по этой безводной пустыне один дьякон завел очень быстрых верблюдов, которые и перевозили без задержки лиц, направляющихся к святому отшельнику.

Хотя Антоний не изучал философии и мирских наук, его мудрость и живость его ума с избытком возмещали недостатки его образования; в особенности же помогали ему те чудесные озарения, в которых он черпал вечные истины. Поэтому языческая философия не могла одолеть его и была посрамлена его мудростью.

Два греческих философа испытали это на себе. Они пришли на его гору с намерением застать его врасплох. Но он их узнал издали, вышел навстречу и сказал им: «Зачем, философы, вы приняли на себя столько труда, чтобы видеть безумца?» Они отвечали ему, что не считают его безумцем и что, наоборот, уверены в его мудрости. Но Антоний, предвидевший их ответ, извлек себе пользу из него и своим ответом совершенно их пристыдил.

— Если вы, — сказал он, — уверены, что я мудр, то вы должны подражать моей мудрости, потому что надо подражать тому, кого уважаешь. Если бы я пришел к вам, вы бы сочли себя вправе требовать, чтобы я последовал вашему примеру. А так как вы приходите ко мне, как к мудрому человеку, то ты должны последовать моему примеру и стать христианами.

История не говорит, был ли принят, так или иначе, этот спасительный совет. Но оба философа удивились тонкости ума подвижника.

Он также зажал рот нескольким софистам, которые осмелились при нем высмеивать почитания, которые мы оказываем Снятому Кресту.

— Что из двух, — сказал он им, между прочим, — более сообразно с разумом и с честью: поклоняться Кресту или, как вы делаете, приписывать вашим богам грехи любодеяния и отцеубийства? Крест, который мы почитаем, свидетельствует нам о самоотвержении Того, Кто на нем пострадал; но то, что вы приписываете вашим богам, это — несчастная совокупность всевозможных пороков. Еще ответьте мне: что считаете вы более разумным: утверждать ли, что Слово Божие, не теряя ничего из того, чем Оно было, пожелало принять нашу природу, чтобы сделать нас участниками небесной жизни, или приписывать Божественность змеям и другим животным, как вы это думаете?

Он продолжал свою речь в том же тоне и, укорив их в странности их учения, прибавил:

— Отчего вы, упрекающие нас за то, что Иисус Христос был распят, не удивляетесь Его воскресению? Почему отделяете блеск Его чудес от унижения Его Креста? В книге, говорящей о Кресте, говорится и о другом, и если верить этому пункту, надо верить и другим.

Эти умозаключения, проведенные с такой силой, доводили софистов до того, что они не знали, что им отвечать. А святой, кротко улыбнувшись на их смущение и одушевляемый ревностью к Иисусу Христу, обратился к разбору их софизма. «Так как вы так много опираетесь на диалектику, — начал он, — то ответьте мне на мой вопрос: чему можно скорее верить, когда дело идет о познании Бога, — внушению ; веры или доводам ума?» Они ответили, что внушениям веры. «Вы правильно сказали, — отвечал он им, — и чтобы показать, как ваша вера могущественна, вот люди, одержимые бесами (несколько таких больных находилось перед ними во время разговора). Исцелите их, если можете, вашими силлогизмами. Если вы не можете этого сделать, а я сотворю верой во имя Иисуса Христа, то признайте бессилие ваших рассуждений и воздайте славу Христу, Которого вы осмелились презирать». Тогда он три раза перекрестил крестом этих бесноватых, призывая Иисуса Христа, и они были тотчас освобождены от злых духов.

Это чудо окончательно повергло философов в изумление, которое граничило со страхом. Тогда преподобный, сохраняя всегда свойственное ему смирение свое и относя ко Христу чудесные дары, которые послала ему благость Божия, сказал им: «Не думайте, что я собственной силой избавил этих бесноватых. Я это сделал силой Христовой. И вы уверуете в Него и тогда узнаете, что не философия, но искренняя вера способна делать чудеса». Эти слова заставили философов еще более удивляться пустыннику. Они удалились, проникнутые благоговением к нему, и потом признавались, что путешествие их было не бесплодно.

Не один только народ почитал добродетель Антония. Его имя славилось и при дворах царских.

Так, однажды император Константин Великий и два его сына написали преподобному в выражениях сыновнего почитания письма и просили ответа, которого они с нетерпением ждали. Антоний хотел уклониться от ответного письма, но отшельники напомнили ему, что император — христианин, что, может быть, он обидится на его молчание. Тогда преподобный решился отвечать. В письме он выражал радость по поводу того обстоятельства, что император и его дети поклоняются Иисусу Христу, и увещевал не придавать царскому сану такого достоинства, за которым бы можно было забыть о своем человеческом происхождении. Он советовал им всюду быть кроткими и человеколюбивыми, оказывать всем правосудие, помогая бедным, и помнить, что Иисус Христос — Единственный и Истинный Царь.

По поводу писем, полученных от императора, преподобный сказал несколько слов и своим ученикам. Из этих слов видно, как мало трогали Антония мирские почести.

— Цари земные, — говорил он им, — писали нам, но какое значение имеет это для христианина? Хотя их достоинство и возвышает их над прочими людьми, но рождение и смерть делают их равными всем. Мы должны гораздо более проникаться удивлением, нежной любовью к Богу по поводу того, что Божественный Учитель послал нам письмена законов, равных для всех людей, и вступил в сношения с нами через Своего Сына. Вот какие письмена должны нас радовать!

Поведение преподобного Антония и в прочих отношениях показывало его полное пренебрежение к почестям этого мира. Богу угодно было прославлять его бесчисленными чудесами. Все — великие и малые земли, ученые и простолюдины — искали его, удивлялись и благоговели перед ним. Самые знаменитые личности его времени — святитель Афанасий Великий, Пахомий, св. Аммон Нитрийский, св. Иларион и столько же других — были или его учениками, или соединены с ним чувствами самой теплой приязни. Но он среди таких выражений чрезвычайного отличия никогда не возносился в сердце своем ложным тщеславием. Он никогда не искал в людях и становился все более кротким, приветливым, милосердным и в особенности смиренным.