Тайный смысл и разгадка кодов Лао-цзы - Маслов Алексей Александрович. Страница 12
Вильям Больц вообще считал, что биография Лао-цзы у Сыма Цяня не содержит практически ничего, что можно было бы признать опирающимся на какие-то факты, а сам Лао-цзы оказывается буквально «придуманным» персонажем [172].
Действительно, сам Сыма Цянь был не уверен в точности своего изложения и не скрывал этого. Его сомнения звучат буквально в каждом параграфе биографии Лао-цзы. Многие высказывания он предваряет выражениями «а ещё говорят» (хо янь), «ещё есть высказывание» (хо юэ), «возможно» (гай). В конце концов, он признается, что многое просто «неизвестно» (мо чжи).
Но стоит ли требовать от Сыма Цяня действительно исторической точности? Здесь важно понять, что он не описывает жизнь Лао-цзы, а прежде всего, передает те предания, которые ходили в ту эпоху об этом мудреце. И речь идёт, прежде всего, о преданиях устных, чисто фольклорных, которые по своей внутренней логике даже и не должны претендовать на историчность, но лишь доносят до нас сами ароматы образа Лао-цзы как великого мудреца и провидца. Именно этим, например, объясняются выражения «а ещё говорят…» – ведь речь идёт о передаче именно устных преданий.
Итак, как показалось многим, в «Исторических записках» перед нами предстает не биография Лао-цзы, а собрание преданий о Лао-цзы, возможно несущее в себе некое ядро исторической реальности.
Интересный момент – Сыма Цянь признается, что никто не знает, чем закончился путь Лао-цзы. Это в полной мере соответствует логике народных преданий об «истинном человеке». Он уходит в никуда (по ряду преданий, «куда-то на Запад») и тем самым как бы обретает бессмертие. Хотя в «Исторических записках» и не говорится, что Лао-цзы становится бессмертным, тем не менее, сам факт «ухода в никуда» подразумевает это. Таким образом, в этом пункте «незнание» Сыма Цяня далеко не случайно – оно лишь подчеркивает запредельный характер образа Лао-цзы.
Однако и здесь у Сыма Цяня существует очевидное противоречие. Он указывает, что Лао-цзы жил то ли до 160, то ли до 200 лет, то есть все же имел «конечность» своего земного существования. Это противоречие скорее формально-логического свойства, для внутренней логики построения мифа такое казалось бы очевидное разночтение не существенно. Сам запредельный возраст жизни лишь указывает на то, что перед нами не обычный человек, а «человек свойств необычайных», герой мифа, чью реальность или нереальность обсуждать просто бессмысленно.
И все же нельзя считать рассказ Сыма Цяня лишь обычным переложением мифа в письменную форму. Очевидно, что есть моменты, в истинности которых он даже не допускает сомнения. Вряд ли правы те исследователи, которые утверждают, что Сыма Цянь вообще был не уверен в надежности своего повествования о Лао-цзы. Прежде всего, для Сыма Цяня (а следовательно, для всей китайской традиции того времени) Лао-цзы существовал как реальная персона – Сыма Цянь лишь подчеркивает, что он не в состоянии точно идентифицировать его и описать некоторые моменты библиографии. Во-вторых, этот Лао-цзы написал некую книгу (в одном случае в двух частях, в другом случае – в пятнадцати), где передал своё учение о Пути и Благодати. По сути, из нескольких мифов и преданий здесь лепится единый образ «истинного человека», мудреца и проповедника учения о Дао.
Разные Лао-Цзы – разные традиции
Интересно, что за несколькими версиями о Лао-цзы у Сыма Цяня кроется сразу два направления, по которым стал развиваться даосизм. Первое отражено в рассказе об историке-чиновнике Лао-цзы, который покинул свою должность, осознав смысл Дао, что и попытался передать в трактате. Это – путь просветлённого мудреца, силой своего духа, искренностью и удивительной чистотой сознания прозревшего «великое в малом». Это – квинтэссенция философского даосизма.
Другой Лао-цзы у Сыма Цяня – это, по сути, маг и долгожитель, чей возраст перевалил за двести лет. Перед нами совсем другой человек, по сути дела, – миф, герой народных легенд, небожитель. Так постепенно легендарный основатель даосизма превращается в основателя учения о бессмертии и долголетии через следование Дао. Лао-цзы из «Исторических записок» воплотил в себе метаформу всей китайской мистической культуры.
Сам образ Лао-цзы совмещает в себе два характера. Первый – «внутренний» человек, великий Посвящённый, отдалённый, живущий здесь, но дышащий воздухом потусторонней реальности. Второй – старательный книжник, хранитель архивов, мудрый, но невостребованный временем, – по сути дела, всё тот же служивый муж – øè.
Интересно взглянуть, что вызывает особые сомнения в рассказе о Лао-цзы у самого Сыма Цяня. Прежде всего, по-видимому, у Сыма Цяня в сознании живет образ некого легендарного Лао-цзы – великого мудреца и отшельника. Но при этом он не уверен, какой же из трех персонажей является «тем самым» Лао-цзы. Скорее всего, он перечисляет их в порядке уменьшение доверия: Лао Дань, Лао Лай-цзы, Великий историк Дань. Самые большие сомнения у него вызывал именно Великий историк Дань: «Некоторые говорят, что Дань (3) и был Лао-цзы, другие же говорят, что это не так. Никто не знает, как это было на самом деле».
Три небесных чиновника, совершают по небу инспекционную поездку. Чиновник Неба (он – на картине) дарует богатство, Чиновник Вод наказывает за грехи, Чиновник воды защищает от бед. (Ма Линь, XII–XIII вв. Три небесных даосских чиновника)
Каким предстает здесь этот собирательный образ Лао-цзы? Очевидно, что речь идёт о великом мудреце, который не только наставлял Конфуция, но и заставил его восхититься мистичной непостижимостью своих речей. Это – человек, «подобный дракону», «уменьшающий свои желания», живущий в простоте и чистоте.
В этом описании Лао-цзы не похож на даосского мага – частого персонажа более поздних даосских описаний, который способен совершать чудеса, например, исчезать из виду, вызывать гром и дождь, перемещаться за одно мгновение та сотни километров. Здесь Лао-цзы вполне «человечен», обыден, и лишь в одном моменте он отличается от других – в своей глубинной мудрости. Он не творит чудес, он сам выступает как чудо мудрости.
Примечательно, что в рассказе о Лао-цзы трижды указывается на его отшельническую или затворническую жизнь (инь). Например, упоминается, что он «был мужем, что живет в затворничестве». В другом пассаже хранитель заставы Инь Си говорит, обращаясь к Лао-цзы: «Вы скоро уйдёте в отшельники». Вместе с этим ясно указывается, что Лао-цзы был хранителем архивов в царстве Чжоу, точнее в столице царства – городе Лояне. Именно как к знатоку ритуалов к нему и приходит Конфуций за наставлениями. То есть о полном отшельничестве в западном смысле этого слова говорить не приходится. Когда хранитель заставы обращается к Лао-цзы, говоря о том, что тот скоро уйдет в отшельники, то понятно, что Инь Си имеет в виду то, что Лао-цзы оставил свою государственную должность и покинул двор. Но почему же тогда Сыма Цянь говорит, что учение Лао-цзы заключалось в том, что он «придерживался самосокрытия», или, дословно, «отшельнического образа жизни» – ведь очевидно, что он не жил в уединении?
Кажется, у Сыма Цяня было два мотива акцентировать внимание на «отшельническом» образе Лао-цзы. Прежде всего, это действительно образ, но не стиль жизни. Именно таким отшельником воспринимался Лао-цзы в народном сознании – затворником и аскетом, странником и бродячим наставником. Одновременно упоминание об отшельничестве Лао-цзы возможно передает некое воспоминание о том образе жизни, который вели члены его школы, его последователи или близкие ему по духу мыслители.
На самом деле, в рассказе Сыма Цяня значительно больше противоречий и загадок, чем это может показаться на первый взгляд. Однако все это будет справедливо, если оценивать «биографию Лао-цзы» с точки зрения современного критичного историка. Но китайское сознание не исторично – оно историко-мифологично, оно коррелирует свой идеал жизни с неким образом в глубоком прошлом, каким и был Лао-цзы. И в этом случае несколько преданий, сведенных в одно, лишь подтверждают «истинность» образа. И Лао-цзы выступает не как человек, а как носитель сакрального начала в этом мире. И с этим свойством биографии загадочного Лао-цзы нам еще придется встретиться в нашем дальнейшем изложении.