Собрание сочинений. Том 13 - Маркс Карл Генрих. Страница 126

«соответствии с успехами последнего будет действовать дальше для достижения намеченной выше цели, как этого требуют ее обязанности европейской державы и высокое призвание немецкой нации».

«Наш собственный интерес», — говорит незаинтересованный Шлейниц, — «предписывает нам не запаздывать с вмешательством. Однако выбор момента как для посредничества, так и для вытекающих из него дальнейших действий Пруссии надлежит предоставить свободному усмотрению королевского двора».

Шлейниц, во-первых, утверждает, что этот переданный Виллизеном «обмен мыслями» был охарактеризован Рехбергом как «обмен мнениями»; во-вторых, что намерения и предпосылки Пруссии «должны были получить согласие императорского двора», и в-третьих, что Рехберг, будучи, по-видимому, врагом чистого мышления, хотел «обмен мыслями» превратить в «обмен дипломатическими нотами», в «согласие обоих кабинетов, засвидетельствованное писанными документами», одним словом, желал прусскую «предпосылку» и прусское «намерение» видеть «констатированными» черным по белому. Но тут благородное сознание Шлейница возмущается. Какую цель преследует требование Рехберга? Действительное превращение нашей «самой тайной, доверительно сообщенной политической идеи в связывающее нас обещание».

Шлейниц выполняет действительные тайные упражнения в политическом мышлении, а Рехберг хочет недосягаемую идею связать с низменными нотами! Quelle horreur {Какой ужас. Ред.} для берлинского мыслителя! К тому же подобный обмен нотами был бы похож на «гарантию» австрийских владений в Италии. Как будто Пруссия хочет что-нибудь гарантировать! К тому же обмен мыслями, кощунственно превращенный в обмен нотами, «был бы тотчас же понят Францией и Россией, — и вполне логично, — как engagement formel {официальное обязательство. Ред.} и как вступление в войну». Словно Пруссия когда-либо собиралась вмешаться в войну или желала скомпрометировать себя перед кем-либо, а тем более перед Францией и Россией! Наконец, и это главное, такой обмен нотами, «очевидно, сделал бы невыполнимой предполагаемую попытку посредничества». Должна же Австрия понять, что дело идет не о ее итальянских владениях, не о договорах 1815 г., не о французской узурпации, не о русском мировом владычестве и вообще не о низменных интересах, а о том, чтобы было положено начало европейским осложнениям, дабы нежданно-негаданно создать для Пруссии новое высокое «положение» в качестве «посредничающей державы». Шекспировский бродяга, который, заснув лудильщиком, просыпается лордом [292], говорит не столь высокопарно, как Шлейниц, когда им овладевает навязчивая идея о призвании Пруссии как европейской «вооруженной посредничающей державы». Подобно тарантулу жалит и преследует его «uneasy conviction, that he ought to act up to his newborn sublimity of character» {«беспокойное убеждение, что ему нужно действовать сообразно новоявленному величию его характера». Ред.}.

«Доверие», с которым Шлейниц шепчет на ухо Рехбергу навязчивую идею о призвании Пруссии как посредничающей державы, позволяет ему, как он говорит, «надеяться встретить у императорского двора доверие, соответствующее нашему». Со своей стороны Рехберг требует копию этой курьезной ноты Шлейница. Чтобы подтвердить документом прусское доверие, заявляет Вертер, он, «согласно своим инструкциям», уполномочен зачитать ноту, но ни в коем случае не оставлять это corpus delicti {вещественное доказательство, улики. Ред.}. Тогда Рехберг потребовал от Вертера отправиться с ним к Францу-Иосифу в Верону, чтобы последний, «по крайней мере устно, получил точные и исчерпывающие сведения относительно взглядов Пруссии». Однако прусское «доверие» восстает также и против этого требования, и Рехберг с иронической покорностью замечает, что «если в своем ответе он, быть может, не сумеет вполне правильно следовать за всем ходом мыслей берлинской депеши», то это следует приписать тому, что периоды Шлейница ему были только зачитаны.

Ответ Рехберга, направленный австрийскому послу в Берлине Коллеру, датирован: Верона, 22 июня. Этот ответ заставляет сомневаться в том, что смысл миссии Виллизена в конце мая и берлинское толкование этой миссии в середине июня между собой согласуются.

«На основании моих прежних переговоров с ним» (Вертером) «и с генералом фон Виллизеном», — говорит Рехберг, — «я не пришел к заключению, что берлинский кабинет по отношению к нам все еще будет держаться до такой степени настороже, что даже уклонится от всякого документального засвидетельствования своих намерений».

Однако миссия Виллизена еще менее подготовила Рехберга к тому, чтобы признать возвышенное призвание Пруссии быть вооруженной посредничающей державой в Европе. По словам Рехберга, главное, в чем действительно заключалась суть дела, это «независимость Европы от верховенства Франции». Сами события разоблачили пустоту и ничтожество «предлогов», «под которыми наши противники хотели благовидным образом скрыть свои истинные намерения до того момента, пока они не созреют». «Кроме того, как член Германского союза Пруссия имеет обязательства, с которыми сохранение посреднической роли может в любой момент стать несовместимым». Наконец, Австрия надеялась видеть Пруссию «в качестве союзника» на своей стороне и потому с самого начала отвергла ее призвание как «посредника». Поэтому если Австрия с начала осложнений в Италии высказалась против прусских «попыток занять позицию посредника», то, очевидно, она еще менее могла бы когда-либо одобрить «вооруженное посредничество Пруссии».

«Вооруженное посредничество», — говорит Рехберг, — «по самой сущности этого понятия, заключает в себе возможность войны против обеих сторон. К счастью, между Пруссией и Австрией такой возможности не существует, и потому мы не можем себе представить в отношениях между этими двумя державами вооруженного посредничества Пруссии. Как название, так и то, что за ним скрывается, по-видимому, всегда должны остаться исключенными из отношений двух держав».

Итак, Рехберг возражает против депеши Шлейница и ее толкования миссии Виллизена. Он находит, что с конца мая топ Пруссии изменился; он решительно отрицает, что Австрия признала за Пруссией возвышенное призвание быть вооруженной посредничающей державой. На Шлейнице лежит обязанность разъяснить это недоразумение № 2 (недоразумение № 1 произошло между эрцгерцогом Альбрехтом и принцем-регентом) путем опубликования своей депеши Виллизену и депеш Вертера, адресованных ему.

Впрочем, Рехберг отвечает как австриец, да и почему бы австрийцу в разговоре с пруссаком менять свою натуру? Почему бы Пруссии не «гарантировать» Австрии ее владений в Италии? Разве подобная гарантия, спрашивает Рехберг, не соответствует духу Венских договоров?

«Разве могла бы Франция в эпоху после Венского конгресса и вплоть до наших дней рассчитывать встретить хотя бы одного из своих врагов изолированным, если бы она пожелала опрокинуть существенную часть установленного договорами устройства Европы? Франция не могла и помышлять о том, чтобы посягнуть путем локализованной войны на установленные границы владений».

Впрочем, «обмен нотами» еще не представляет «основанной на договоре гарантии». Австрия, по словам Рехберга, «хотела только принять к сведению» добрые намерения Пруссии. Однако, в угоду Шлейницу, она будет держать в совершенном секрете его совершенно секретные политические мысли. Что касается мира, замечает Рехберг, то Пруссия сколько угодно может делать мирные предложения Франции, «при условии, что эти предложения сохраняют в неприкосновенности территориальный статус 1815 г. и суверенные права Австрии и прочих итальянских государей».

Другими словами, в своих «доверительных сообщениях Пруссии», как посредничающей державе, Австрия вовсе не имеет склонности выйти из границ ничего не значащих общих мест. Напротив, коль скоро Пруссия «выступает в качестве активного союзника, то о выработке мирных условий речь может идти вообще только с общего согласия обеих держав».