Как можно быть язычником - де Бенуа Ален. Страница 35

Как мы видели, борьба против «идолопоклонства» законна, потому что оно отождествляется со злом: «Истреби зло из среды себя» (Втор. 17, 7). Яхве обещает поддерживать евреев в войнах, которые они будут вести: «Когда Господь, Бог твой, истребит от лица твоего народы, к которым ты идёшь, чтобы взять их во владение, и ты, взявши их, поселишься в земле их…» (Втор. 12, 29), «А в городах сих народов, которых Господь, Бог твой, даёт тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души» (Втор. 20, 16). Яхве сам подал пример геноцида, устроив потоп с целью уничтожить не устроившее его человечество. Во время своего пребывания у филистимского царя Анхуса Давид также осуществляет геноцид (1 Цар. 27, 9). Моисей устраивает истребление мадианитян (Числ. 31, 7). Иисус Навин истребляет жителей Асора и енакимов: «(Асор же прежде был главою всех царств их). И побили всё дышущее, что было в нём, мечем, предав заклятию; не осталось ни одной души» (Иис. 11, 10–11, см. тж. 11, 20–21). Царь-помазанник, воспеваемый Соломоном, также установит режим террора. Ненавистью к язычникам полны книги Эсфирь и Юдифь и т. д.

«Никакая древняя религия, кроме иудейской, не знала подобной нетерпимости», — замечает Эмиль Жиллябер (Moise et le phnomene judo-chretien, Metanoia, Montlimar, 1976, p. 59). Это то, что уже утверждалось Ренаном: «Нетерпимость семитских народов является неизбежным следствием их единобожия. Индоевропейские народы, до своего обращения в семитскую идеологию считавшие свою религию не абсолютной истиной, а своего рода семейным или кастовым наследством, оставались чуждыми нетерпимости и прозелитизму: именно поэтому только у этих народов можно найти свободу мысли и дух личного исследования» («Общая история и сравнительная система семитских языков»). Речь не идёт о том, чтобы изобразить всё в чёрном цвете или противопоставить одну хромую истину другой хромой истине. Всегда и везде имели место бойни и истребления. Но тщетно было бы искать в священных или светских текстах язычества что-либо равноценное тому, что мы обнаруживаем столь часто в Библии: представление о том, что подобные бойни могут быть морально оправданными, представление о том, что они могут быть откровенно дозволены и желаемы богом, — «предав их заклятию, как повелел Моисей, раб Господень» (Иис. 11, 12), — так что у совершающих их людей совесть спокойна не несмотря на эти кровопролития, а как раз благодаря им.

С начала нашей эры эта традиция нетерпимости с новой силой была воспринята христианством. Слова Иисуса, переданные Лукой («Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестёр, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (14, 26)), вызвали множество комментариев. Некоторые видят в слове «возненавидеть» гебраизм и полагают, что имеется в виду, что Иисус просто хочет, чтобы его предпочитали любым людям. Другие видят в этой фразе след заражения гностицизмом, связанным с отречением, отказом от имущества и нежеланием размножаться: обязательство «ненавидеть» своих родителей соотносится с обязательством не иметь детей. Очевидно, что подобные истолкования остаются чисто спекулятивными. Определённо то, что христианская нетерпимость проявлялась достаточно часто. В течение столетий она обращалась как на «неверных», так и на язычников, иудеев и еретиков. Сначала это было умертвление античной культуры, убийство Юлиана и Гипатии, запрет языческих культов, разрушение храмов и статуй, отмена Олимпийских игр, сожжение Серапеума в Александрии при подстрекательстве епископа Феофила в 389 г. (которое повлекло за собой разграбление огромной библиотеки в 700000 томов, собранной Птолемеями). [49] Затем последовали насильственные обращения — compelleintrare…, исчезновение позитивной науки, преследования, бойни. Уже Аммиан Марцеллин говорит: «Дикие звери не являются большими врагами людей, чем христиане друг другу». Сульпиций Север, в свою очередь, сообщает: «В настоящее время всё находится в беспорядке по причине вражды епископов. Повсюду ненависть и фаворитизм, страх, зависть, властолюбие, разврат, жадность, высокомерие, леность: это всеобщее разложение».

Теократия в собственном смысле этого слова рождается одновременно со сведением политического человеческого порядка к моральным предписаниям, управляющим «Градом Божьим». Она также есть возврат к единственному. Ренан уже заметил, что в библейском единобожии «управление вселенной» становится «абсолютной монархией». Жорж Натаф (Encyclopdie de la mystique juive, Berg international, 1978) определяет «теократический идеал» при помощи формулы «анархия плюс Бог». Этот идеал, основанный на иллюзии «естественного порядка», воспринимает, значительно его изменяя, противопоставление незыблемого закона (Тора) законам, которые устанавливают себе люди (lex). «Можно высказать гипотезу о том, — пишет Жан-Луи Тристани, — что пара Тора представляет противопоставление, которое позволяет прежде всего расположить различные культуры по оси, идущей от рабства к свободе. Моисеева религия представляет своего рода нулевую степень свободы, в то время как греческий создаёт условия для её появления» (op. cit., pp. 152–153).

Отныне любые виды исключения будут иметь признак odiumtheologicum. Язычник может «ошибаться», но не может упрямиться, perseverarediabolicum; таким образом, желание оставаться верным своей природе становится «дьявольским». Верность (вере предков) становится предосудительной, в то время как отречение, именуемое «обращением», ставится в пример. Когда обращение не является следствием убеждения или интереса, оно может быть насильственным: это испытают на себе саксы, стединги и катары. Узаконивая резню admajoremDeigloriam, христианство продолжит поддерживать ощущение спокойной совести у людей, которые её осуществляют. С течением веков стремление к подавлению Другого не перестанет порождаться во всё более и более широких кругах откровением — в противоположность Откровению, — каковым является осознание существования Другого, уверенного в своей собственной полноте. Как замечает Жан Бодрийар, «в начале колонизации был момент изумления и остолбенения перед лицом самой возможности того, что кто-то мог избежать всеобщего закона Евангелия. В связи с этим возникла дилемма: либо признать, что этот Закон не был всеобщим, либо истребить индейцев, чтобы уничтожить доказательства. В целом, решено было удовлетвориться их обращением или же просто открытием, чего было достаточно для их медленного истребления» (La fin de la modernit ou l'ere de la simulation, in Encyclopaedia Universalis, Supplment/organum, 1980, pp. 11–12).

Еврейский народ первым пострадал от единобожия других. Христианский антисемитизм, находящий свои первые «оправдания» в четвёртом Евангелии (возможно, под влиянием гностицизма), которому посвящены многочисленные исследования, [50] не переставал развиваться с течением веков. Очевидно, что современное стремление христианских церквей реинтегрировать свои истоки и вернуться к «своим иудейским корням» (Шураки), стремление, которое доказывает лишь то, что «обращение» осуществилось скорее в направлении противоположном искомому, ничего не меняет в этой действительности, прошлого, которое столь долго себя воспроизводило.

Как нам представляется, лучше всего причину христианского антисемитизма объясняет близость еврейской веры к вере христиан. Как пишет Жак Соле, «преследуют только своих, ближних» (Les mythes chrtiens, de la Renaissance aux Lumieres, Albin Michel, 1979, p. 35). Лишь малое расстояние отделяет евреев от христиан, но, как говорит Ницше, именно малое расстояние труднее всего преодолеть. Если точнее, в первые века нашей эры антисемитизм порождается христианским стремлением завершить иудаизм, «закончить» его, придать ему «подлинный» смысл. Для христиан «спасение [приходит] от Иудеев» (Иоан. 4, 22), но verusIsrael— это христианство. (Отсюда выражение perfidi, использовавшееся до недавнего, времени Церковью в молитвах Страстной Пятницы в отношении евреев, выражение, употреблявшееся не в современном; смысле «вероломные», а в первоначальном смысле «безверные»). Эта претензия впервые выражается с наибольшей силой у св. Павла. Ставя Благодать на место Закона, Павел различает «Израиль Господа» и «Израиль во плоти» (1 Кор. 10, 18), что приводит его к противопоставлению духовного обрезания просто обрезанию: «Ибо не тот Иудей, кто таков наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти;, но тот Иудей, кто внутренне таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» (Рим. 2, 28–29). Вывод: «Обрезание — мы» (Фил. 3, 3). С христианской точки зрения подобные рассуждения обладают определённой связностью. Если, как говорит Клод Тремонтан, последний из израильских наби раввин Иешуа из Назарета, то есть Иисус, действительно является мессией, тогда призвание Израиля стать «светом миру» должно целиком осуществиться и универсализм, подразумеваемый этим призванием, должен быть полностью реализован. Как Закон, достигнув в Христе своей цели (в двух смыслах этого слова), стал бессмысленным, так и различия между Израилем и другими народами утратили силу: теперь «нет уже Иудея, ни язычника» (Гал. 3, 28). И verusIsraelтеперь — это всемирное христианство.